III

Никто не запрещает ДОБРОВОЛЬНО поститься, молиться, читать и соблюдать как свои, так и чужие – но отнюдь не от жертвующегося Христа! – нудные правила, ибо не соблюдение которых не может быть препятствием ни для Исповеди, ни для принятия Святых Таинств Христовых тем более!
Но до какой степени надо быть наивным, чтобы поверить, глядя на людей, опутанных паутиной всевозможных условностей, а тем более религиозных, что они смогут - и пожелают ли вообще! - эту паутину содрать однажды со своих Душ.
Многие и многие воплощающиеся на Земле Вестники от Света говорили о Свободе каждой Души от какого бы то ни было, пусть и самого гуманного якобы, но насилия.

Однако, невозможно не согласиться, что в чужой монастырь не лезут со своими правилами и с неугодными мнениями его насельникам тоже!
Как же тогда быть, если Вольная Душа вынуждена находиться среди тех, кого иначе, как глупцами и фанатиками, да и не только по их невежеству, невозможно назвать иначе?

* * *

Не только трудником, но и потом, уже просто паломником живя и трудясь в монастыре, Ворон непременно рано просыпался и первым, вслед за дежурным пономарём, заходил в храм, чтобы помолиться в нём ещё перед общей Братской Молитвой.
Не взирая на то, что больше никого из насельников не видно, он перед ступенями в храм в любую погоду снимал свою фуражку и осенялся Крёстным Знамением – как все, даже кланялся. И не потому, чтобы не провоцировать христианских невежд и фанатиков несоблюдением ИХ религиозно-обрядовых правил. Но из уважения к Освящённому месту, где полно икон, на которых приходилось созерцать Образы ЖИВЫМИ.
Идя по коридору, он не мог не обратиться к Архангелам на иконах, с обеих сторон строгими взглядами, копьём и пальмовой ветвью охранявшим вход.
В главном зале собора, в котором пономарь уже зажигал лампады и свечи, Ворон, глядя на Образы Христа, Богородицы и всех Угодников Божьих, просто Внутренне не мог не испросить у них Благословения и на храмовую Молитву, и на весь день грядущий.

Однако, какие бы растянутыми ни были храмовые обряды, повседневные или праздничные, на которых Ворон присутствовал всегда от начала и до конца, но своих личных Молитв не оставлял ни дома, ни в обители, ни в течение дня, НЕ ДОВЕРЯЯ даже Благословениям священников.
И до ранней утренней Молитвы, как и после вечерней и допоздна затянувшейся, он непременно в келье зажигал свечу или лампаду перед, с собой привезёнными, любимыми Образами, непременно утром и вечером Освящая келью, постель и сам окропляясь Святою Крещенскою Водою, иногда, в трудные душевные моменты, и Елеем!
Быть может, потому замечал он иногда за собою как во сне, так и проснувшись посреди ночи, что находится в каком-то неземном Храме или ином Священном месте; да и созерцал то, о чём невозможно даже заикнуться никому, тем более в христианском монастыре!..

* * *

Почему-то юродивых или «безумных» Христа ради, которых и в храм далее паперти не пускали, и которые были вне каких-либо искусно-надуманных человеческих правил, но которые при жизни своей чудеса творили, - и по сей день почитают и просят у них Молитв!

«Однажды один из сих иноков, по имени также Исаакий, сказал, подсмеиваясь блаженному:
- Исаакий! вот сидит ворон, иди и поймай его.
Поклонившись до земли, смиренный инок подошел и взял ворона и принес его в поварню к инокам. Удивились все такому делу и рассказали о том игумену и братии; и начали братия с тех пор уважать его. Но не желая славы от людей, блаженный принял на себя юродство и стал оскорблять то игумена, то братию, то мирян, так что многие даже били его».
(Димитрий Ростовский «Жития Свтых»)

Даже посмертные чудеса и исцеления людей бывшими «безумными», которые жили вне правил людских, стало быть угодны Богу Терпения, Любви и Всепрощения, в Которого они верили и молились, а не богу людских глупостей.
Однако, злые шутки с юродивыми не остаются безнаказанными.

«Святой Фома был иноком в одном из монастырей в Кесарии. Он нес послушание по сбору на нужды своего монастыря … Когда старец приходил в город, то ПРИНИМАЛ НА СЕБЯ ЮРОДСТВО. Однажды некий человек, по имени Анастасий, эконом (строитель) одной церкви, ударил блаженного по щеке, потому что старец наскучил ему своей просьбой о милостыни на свой монастырь … Присутствовавшие при сем вознегодовали за это на Анастасия. Блаженный же Фома, обратившись к ним, пророчески произнес:
- С этого времени ни мне от Анастасия уже ничего не придется принять, ни Анастасий не будет иметь возможности что либо подать мне.
То и другое вскоре сбылось: Анастасий умер через день, а блаженный Фома, по дороге из города в монастырь, занемог и остановился в больнице в пригороде Дафни, при церкви святой Евфимии, где, сильно разболевшись, преставился к бессмертной жизни и был погребен на том месте, где хоронились странники … Над мощами святого устроили малую церковь и многие исцеления совершались от его святых мощей над болящими. По молитвам его прекратилась моровая язва в Антиохии, ради чего жители Антиохии установили совершать ежегодное празднование его памяти, прославляя Христа Бога, Которому слава во веки. Аминь».
(Димитрий Ростовский «Жития Свтых»)

И никаких правил.

* * *

Занимательно, во время чтения кафизм в храме, наблюдать за новыми православными паломниками. Они благоговейно заходят в зал, иные на цыпочках, чтобы не шуметь каблуками, с любопытством оглядываются, рассматривая росписи на стенах, иногда подходят к седому Ворону, сидевшему в дальнем затемнённом углу, чтобы спросить его, где можно поставить свечку за здравие или за упокой.

Местные бабки, всезнающие и всё замечающие в храме, да и в монастыре, деловито снуют туда-сюда, раздражая тех, кто предпочитают сосредоточенную Молитву во время Литургии.
Наконец, одна их бабушек, уставшая походя бить земные поклоны и убирать свечные огарки, присела рядом с Вороном, сидевшем нога на ногу.
Некоторое время бабушка молчала, но надолго её религиозного терпения не хватило:
- В храме так сидеть не положено.
Ворон, давно ожидавший подобного замечания, даже не повернув головы, спокойно спросил:
- Кем не положено?

В этот момент в храм ввалилась толпа итальянских туристов, иные мужчины в трусах, многие женщины в обтянутых штанах и без платков. Не взирая на Литургию, они нагло галтели на своём языке, направо и налево фотографировали, делились впечатлениями. Одна парочка, к ужасу монахов, попыталась даже в Алтарь прорваться!..
Но бабушка всего этого не замечала. Она была крайне возмущена, что Ворон не среагировал на её замечание. Громче, чтобы перебить гвалт итальянцев, она повторила своё замечание:
- Так сидеть нельзя!
- А в трусах носиться по храму можно? – в ответ улыбнулся Ворон.
- И в трусах нельзя. И в штанах и без платков женщинам нельзя, - не унималась бабушка.
- Так в Евангелиях написано?
- Да все православные знают.
- Матушка, я вас умаляю!..
И далее Ворон прикинулся глухонемым.

Но чтецы уже закончили с кафизмами. Туристы, наконец, убрались из храма и, под песнопения монахов, о. С., большой, толстый, с опухшей шеей и красными глазами, выплыл из Алтаря с кадилом, а все присутствовавшие, которые стояли и которые сидели, как ошпаренные резко двинулись от стен к центру зала, как положено негласными правилами, и совсем уж раболепно и дружно склонили головы. Только Ворон остался стоять у стены, предвкушая очередной спектакль.

А о. Серафим не подвёл. Спокойным шагом и невозмутимо шёл он вдоль стен храма, не жалея душистого ладана и окуривая иконы, но когда добрался до склонившихся и прилипших к колонам людей, бесцеремонно стал пробираться между ними и колонами, опасно размахивая кадилом, разгоняя их обратно к стенам. Обескураженные паломники, не привыкшие к выходкам о. С., крутились на месте, на полусогнутых ногах пытались обойти его, метались, но в итоге все оказались там, куда их, словно пастух стадо непослушных овец, отогнал невозмутимый монах.

Довольный же Ворон открыто хохотал, а когда о. С. с кадилом приблизился к нему и так же невозмутимо раз десять махнув, окутал его туманом фимиама, он, еле сдерживая смех и к ужасу бабушки, руками несколько словно омылся душистым дымом и только после этого пошёл поближе к клиросу, чтобы с наслаждением подпевать Херувимскую.

* * *

Так кто же сочиняет раболепные правила в храмах, и какому богу они угодны?

Однако, Свобода Души дорого стоит.