XIV

Очередной шельма-профанатор, поджаро-высокий, седой, с аккуратно подстриженной бородкой и затенёнными очками на большом носу, возник в трапезной как раз к обеду. Держался он солидно, интеллигентно, зная себе цену. Но, как известно, в монастыре даже с трудниками-профессорами не церемонятся и получают они послушания, как все, независимо от образования, возраста или физических данных. Чтобы подметать дворы или чистить картошку особых умения, заслуг и крутости не требуется.

Однако, музыкант, чем в миру, как вскоре выяснилось, занимался вновь прибывший трудник, удостоился исключения. Собравшийся поставить музыканта мыть посуду, «бугор» трудников, к своему изумлению, вскоре получил от наместника монастыря телефонное сообщение, чтобы поставил того… следить в соборе за свечами и убирать огарки! И это при том, что не хватало рук даже газоны вовремя обкашивать! Но почему так, долго голову ломать - остальным, обиженным трудникам - не пришлось. Оказалось, музыкант не только свободно читал кафизмы, но знал всю обрядовую «службу» и мог даже заменить на клиросе бессменного отца Б., что блестяще и доказал, когда того отправили стажироваться в соседнюю духовную семинарию.
Так что, трудникам оставалось только смириться и далее тянуть каждому свою лямку добровольно-крепостного послушания в обители.

Поселили музыканта сперва в корпусе трудников и в общую – на пятерых – келью. Но держался он обособлено, после ужина не пускаясь в разговоры, сразу ложился в постель, надевал наушники и погружался в созерцание телепередач по мобильному телефону.
Вскоре все попривыкли к непривычно самовлюблённому то ли труднику, то ли… Ибо общаться предпочитал он с монахами и иереями, в трапезной иногда даже делая замечания трудникам, будто уже сам в подряснике монашеском, по меньшей мере. Быть может, потому, пожаловавшись и получив Благословение от наместника, и перешёл он жить в малюсенькую, но зато одиночную келью в корпусе для монахов.

Шли дни, недели, месяц, другой, а Ворон мог лишь наблюдать за музыкантом в храме или в трапезной. Правда, почему-то музыкант выделял его, здороваясь за руку.
А гром для музыканта грянул не сразу, как бы подкрадываясь, но всё же неотвратимо…

Послушника В., долгое время, ещё будучи трудником мывшем посуду, но после проявившего себя виртуозным чтецом на клиросе, вдруг, из-за нехватки людей, опять отправили в трапезную командовать посудой, с чем тот отнюдь не желал мириться.
Через пару дней, после ужина, Ворон заметил, как послушник жаловался отцу П., бывшему мирскому врачу с двадцатилетним стажем, на, якобы, сильные боли в пояснице, и легковерный старый монах потребовал от начальства отдыха ему.

Ничего не оставалось, как только «на посуду» поставить музыканта, наконец-то. И тот приступил, к радости трудников, к исполнению послушания крепко сжав зубы. Самолюбие его было ущемлено основательно. Ожидавший скорейшего пострига в монастыре без возрастного ценза и под крылышком наместника, он никак не ожидал целым днями греметь посудой всевозможной величины и загрязнённости, начиная от котлов и сковородок и кончая фарфоровыми тарелками.

Но так как наступило время частых праздников, а продолжительные храмовые «службы», из-за поредевших иеромонахов и неожиданного отсутствия сразу двоих чтецов – послушника и музыканта, сильно утомляли иереев с пономарём, то большой и вспотевший отец С., прекрасно понимая искусственно сложившуюся ситуацию, обозвал послушника предателем, чему тот, закатив кверху глаза и смиренно соблюдая постельный режим, лишь многозначительно улыбался про себя.

Но так как поясница послушника коварно не желала вылечиваться, то музыкант, досыта с раннего утра и за весь день «наевшийся» послушания с бесконечной посудой, что приходилось ему в келью возвращаться поздно вечером, когда все остальные в обители уже давно безмятежно спали, решил бунтовать.
Однако, Матушка И., недолюбливавшая музыканта из-за того, что тот сразу сумел в храм увильнуть от её притязаний к нему на послушания, особо не церемонилась, но, на жалобы его и шантаж уйти из монастыря, резко согласилась: «Да и ради Бога!»
Осёкшийся музыкант всё ещё не унимался и попросил Матушку хотя бы дать ему помощника, но получил лишь ответ, что мол, все мывшие посуду справлялись в одиночку и потому он тоже справится. И на том аудиенция его к Матушке И. резко завершилась.

Когда Ворон в тот же день с тележкой огородного мусора в очередной раз подкатил к урнам за монастырской оградой, то впервые там встретил музыканта, нервно докуривавшего сигарету, а потому, удивлённо спросил:
- Ты же не курил?!
Тот, всё ещё багровый лицом от бешенства после беседы с Матушкой И., сплюнул в урну и, сосем не интеллигентно засунув руки в карманы брюк, уходя лишь буркнул:
- Заку-у-уришь тут…

Ворону предостаточно было забот огородных, чтобы чужими проблемами не болеть. Но, видимо, душонка музыканта, оказавшегося, как после выяснилось, лишь барабанщиком какой-то дешёвой «вокально-музыкальнй группы», не исключено, что и для ублажения ресторанной публики, уже не могла успокоиться, и события вокруг неё раскручивались в крайне негативном направлении, приближая неотвратимый финал. Ибо даже крутой интерес лишь к внешне религиозной обрядовости с обходом крайне необходимого Внутреннего Духовного Совершенствования, порождает, подобно снежному кому, неизменное падение во грех пусть как самоосознающей, но недальновидной личности, так и группы людей, Народа и даже целого Человечества!
И день Воздаяния по заслугам, или Наказание Божие, или негативная Карма, как кому угодно понимать и констатировать, наступил и для музыканта.

Спешно по делам проходя мимо хозяйственных врат монастырской ограды, Ворон краем глаза заметил, как в них заходил музыкант, видимо, от легальной курилки. Но через пару минут возвращаясь назад, Ворон опять увидел того в точно такой же момент… во вратах!
- Слушай, - удивлённо подошёл он к музыканту, - какое-то «дежавью»! Ты же входил уже в ворота пару минут назад?..
Но тот, как и не услышав вопроса, протянул Ворону руку свою, крепко пожал ему ладонь и дрожащим голосом выдохнул вместе с алкогольным перегаром:
- Всё, больше не могу. Уезжаю.
- С чего же? – удивился Ворон, спешно отворачивая лицо в сторону. - Все через послушания трудом проходят в монастыре. Стоит ли из-за этого расстраиваться?
Но музыкант лишь произнёс «Прощай» и быстрым шагом удалился под арку.

Только вечером, после ужина Ворон узнал, что музыкант, ещё днём принявший изрядную «дозу» чего-то алкогольного, зачем-то «попёрся» в собор, в котором, по летнему обыкновению, не только было полно туристов, но «нарвался» и на строгого наместника настоятеля монастыря, бывшего «мента», которого от всей души громко обругал последними словами. Рассказывали трудники, потешаясь, что досталось от разбушевавшегося музыканта не только наместнику!..
Конечно же, была вызвана охрана в собор, и порядок в монастыре был восстановлен.

Досталось вскоре и якобы болевшему поясницей послушнику В., которому симуляция с болями в пояснице не прошла без последствий. Видимо, постельное безделье молодца донимало не менее мытья посуды, а кто-то из монахов подглядел за ним нечто непристойное, ибо начальство монастырское резко отправило его из кельи в монашеском корпусе, жить обратно с трудниками!..
Чтоб не ударить «фейсом» в грязь, послушник, собрав необходимые бумаги и подписи, решил добровольно удалиться в другой монастырь области, но, как оказалось, в котором располагалась… духовная семинария!

В ожидании вечерней «службы», сидел Ворон на скамейке в привычном углу в соборе, и, уже по привычке не обращая внимания на суету и шум от назойливых паломников, размышлял и о своей непростой Судьбе, которой так бесцеремонно распоряжался Бог.
Конечно же, все те шельмованные «бугры, кузнецы, музыканты» и подобная им бесноватая «православная» публика, которая не только вокруг него увивалась, но и агрессивно угрожала смертью и на огороде, и как-то однажды на мосту, монастырских, - не случайна, вернее, нагло путалась под ногами… Ибо разрушительные силы хаоса, всегда сопутствующие Силам Творчества Жизни в Красоте и Гармонии, видимо, прекрасно ведали не только Смысл пребывания Ворона в монастыре, но и делали всё, чтобы если не уничтожить, то хотя бы подменить его профанаторами и помешать его «службе» в храме.

Однако, он не только знал и понимал, но, после многих Божиих Испытаний смертью обретя Способность Созерцания, частенько и видел, что бесноватые шельмы во плоти человеческой являются лишь отвратительного вида инструментами или марионетками в руках куда как более мощной, именно той самой чешуйчатой сущности, известной эзотерикам, как подземный «рептилойд», которую однажды ему пришлось с ужасом созерцать ночью в номере дешёвой монастырской гостиницы! Но вот, кто во плоти человеческой её олицетворял в монастыре, пока не мог определить, хотя некие догадки уже витали в его Сознании.
Ибо шельмы, не секрет для Ворона, являлись лишь дешёвыми персонифицированными и воплощёнными грехами именно монахов! И они, грехи, во что бы то ни стало, пытались сохранить своих носителей в подрясниках в неприкосновенности. Стало быть, сам он, Ворон, являлся опасным, для негативно-греховных сущностей монахов, и лишь тоже инструментом, но Божиим, раз уж Он направлял его в монастырь для Духовного Очищения Молитвою не только внешнего пространства монастырского, но и Душ его насельников. Для чего Он «организовал» как нехватку трудников в монастыре, так и «умертвил» последних двух Дьяконов, одного посредством пьянки и эроса печени, а второго, недалёкого умом, но самомнительного на грани православного фанатизма, - раковой опухолью лёгких.

Но опасаясь, известной в кругах верующих, а тем более, среди православно-христианских людей, так называемой, «прелести» или беснования от банального самомнения и опасно-эгоцентричной гордыни, Ворон несколько лет даже мысли не допускал своего постоянно проживания в монастыре, потерявшем Благодать, даже не взирая на явные Зовы его Богородицей!.. Да и пребывания среди людей избегал, предпочитая оставаться в одиночестве, в лесной деревни.
А оказавшись, всё же, в обители, он старался не выделяться, оставаться в тени, играя перед монахами роль глуповатого неофита, исповедуясь и выскребая от любого греха и негатива в первую очередь собственную Душу перед иереем в дальнем углу монастырского собора.

Но присматриваться к монахам Ворону всё же пришлось, правда, самопроизвольно, так как Созерцание незримых Душ как известных ему людей, родных или чужих, близких или дальних, так и совершенно незнакомых, даже живущих на других континентах, к тому времени уже стало для него трудноватой неизбежностью…