XX

Долгими приступами сильный и изматывающий кашель раздражал, но и радовал Ворона: авось на том и надоевшая жизнь земная его оборвётся вдруг?.. Чтобы уже навсегда остаться в Мирах Тонких и куда как более долговечных!.. И чтобы никогда больше не возвращаться Душою в этот смог изрядно надоевшего плотского Бытия.
Эта тайная мысль в нём присутствовала уже постоянно, как только он ЛИЧНЫМ ОПЫТОМ раз и навсегда убедился в истинности внетелесного существования собственной Души, после чего цепляться за тело своё или столь временный кожаный мешок с костями, ливером и д… , казалось просто абсурдом.

Однако, измученному кашлем и чтобы легче мог легче дышать, пока ещё не умер, всё же приходилось ему прогревать бронхи, правда, лишь горячим чаем, задерживая глоток на уровне груди, ибо никакой лекарственной химии не употреблял, а к врачам тем более никогда не обращался.
Справка об освобождении от работы ему не нужна была, да и вообще никто не ведал о нём, чем и как он в лесу жил, и живой ли.

Вот так вот, лишившись семьи, благополучно сгоревшего дома и документов, освободившись от земельного участка, чтобы не платить за него налоги, а также не получая пенсии из-за невозможности восстановить рабочий стаж, да и не в состоянии трудиться за наличные из-за слабости, головокружения и онемения всего тела после неожиданного Крещения Огнём, но испытывая постоянный Внутренний жар до такой степени, что иногда в темноте замечал призрачное свечение тела своего, сидел Ворон пригорюнившись перед открытой дверцей буржуйки в маленькой, собственноручно построенной хижинки своей, думая думу, сколько же ему ещё мучиться на земле этой грешной…

Конечно, положительное в таком его существовании было, что он НЕ ЗАВИСЕЛ ни тот кого!.. Ни от государства с его пенсионным фондом и монстро-подобными чинушками, ни от медицины с такими же страшными врачами, ни от работодателя и зарплаты, ни от коммунальных служб, ни от притязаний глупой жены и оболваненных обязательным общим образованием детей!..
Вполне Сознательно живя между земным и Небесным Пространствами, он свободен был от страха смерти телесной, как таковой, а тем более от боязни какой бы то ни было войны, даже ядерной!..
По той же Причине он не опасался никаких природных катаклизмов, не зависел от страха пред климатическими аномалиями и солнечными проблемами!..
Он был НЕЗАВИСИМ и СВОБОДНЫМ от крайне извращённого людского мирка, но не от Воли Божьей!..

Потому, сам себе удивлялся, как же ему – видимо, не без Поддержки Божьей! - хватало ещё Сил Воли и Терпения не только без трости ходить, но и нести послушание работой на огородах монастырских и даже чистить снег?! Стало быть, дотерпелся-доигрался, решил он.
Однако… Что же имел ввиду отец П., когда сказал, что он – Ворон - нужен? Кому, монахам? Монастырю? Церкви? Богу? И для чего?

И ещё не давал покоя случай, что когда Матушка И., строго подчёркивая ему о послушании ей, всё же заставила его зайти в канцелярию и также заставила взять немного денег «на первое время прожить, хотя бы», то выписывая квитанцию, она вдруг тряхнула головой, часто заморгала глазами и, удивлённо сказала глядя на него, то ли сросила, то ли просто сказала, что, мол, не может писать, так как какое-то ЗОЛОТОЕ СВЕЧЕНИЕ ОСЛЕПЛЯЕТ И МЕШАЕТ ей!

Не-е-ет, не мешало, улыбнулся про себя Ворон, глядя на огонь в печурке своей хижинки. Это ЗЛАТАЯ София – и отнюдь не в возрасте девочки! - в очередной раз вмешалась в Судьбу его, чтобы он от голода не «откинулся» раньше времени.

Но странное дело, удивлялся он, о ЗЛАТОЙ Премудрости-Софии, как Первичной Персоне Мироздания по отношению к аннигилируемым ею любым противоположностям во всех Сферах необъятного Бытия, а тем более в его собственной Жизни - он не имел возможности заикнуться даже в монастыре, чтобы невежды в подрясниках не обвинили его во гордыне и прелести бесовской!
И опять воспоминания о непростом его пребывании в обители не заставили себя ждать…

* * *

Как-то ожидая утром в соборе Братской Молитвы, Ворон, уже после памятного всем очевидцам «воспитания» батюшкой в трапезной - увесистым-то «кулачком»! - ленивого и самомнительного трудника с кличкой «кузнец», заметил, как этот же большой, но сравнительно молодой ещё отец С. подошёл к грустно-смиренно стоявшему у входа кузнецу и, что-то пошептав тому на ухо, снисходительно похлопал его по плечу и крепко - прямо-таки по дружески! - пожал ладонь.
Ворон не раз говорил обидевшимся трудникам и послушникам, что отец С., словно просеивая зёрна от плевел, пусть и причиняет душевную боль, но сам же и «перевязывает раны», но только если искушаемый правильно выдержит его Испытание.

Быть может потому, окрылённый столь неожиданно-нежным вниманием батюшки, кузнец за ужином ни с того и ни сего спросил отца С., как понимать Софию или кто Она есть?

Хотя во время трапезы и не полагалось разговаривать, но и батюшка, по обыкновению своему, не сразу ответил. Дожёвывая, он, человек с двумя очень высшими образованиями, обдумывал ответ, видимо, посолиднее, но ничего такого особенного так и не придумал.
- София – это Христос, - ограничился он затасканной невеждами формулой.

Трудники и немногочисленные паломники с остальными монахами сделали вид, что удовлетворены ответом батюшки, которому перечить-то – себе дороже. Но Ворону такой ответ не только не понравился, но и взбудоражил – к его удивлению! - ответить самому.
Вытерев губы салфеткой, он удобно откинулся на спинку стула и, глядя на отца С., медленно и чётко произнёс:
- Христос НЕ-Е София. Христос – В-В-В Софии.

Не ожидавшие такого поворота все присутствовавшие притихли.
Отец С. от которого внимания, конечно, не утаилось, что Ворон больше не подходил к нему за Благословением, многозначительно перестав жевать и, медленно повернув огромную голову с длинной косичкой чёрных волос, тяжёлым взглядом красных глаз своих упёрся в него, спокойно выдержавшего молчаливый напор и даже посмевшего далее говорить:
- Временный во плоти Человек Иисус, соединившийся с Вечным Христом в момент Крещения в Иордане, тем не менее, после Тайной Вечери молясь в саду и потея кровью от ужаса перед предстоявшей ему Искупительной телесной муке за людские грехи, просил Отца Своего Небесного избавить его от этого. И только поняв и осознав, что отказ от Самопожертвования чреват ещё большими и вечными Душевными муками его, всё же смирился со Своим Распятием.

Тишина воцарилась в трапезной от неожиданной и столь необычной речи какого-то там трудника, который спокойно продолжал:
- И только когда Иисус во Христе был жестоко распят, но всё-таки стал молиться Отцу Небесному о Прощении мучавших его палачей, в этот момент он и оказался под Покровительством ЗЛАТОЙ Софии или ПРЕМУДРОСТИ - тем более в Душе Человека во Христе или в Свете Жертвенной Любви! - и Которая исключает какие бы то ни было противоположности. Ибо в Ней и тьма и Свет, как и зло и Добро, как ненависть и Любовь и тому подобные ДУШЕВНЫЕ КАЧЕСТВА – аннигилируются или, если хотите, соединяются.

Говоря это, Ворон понимал, что не всем его слышавшим хватало мозгов сообразить, о чём речь. Но он-то видел, что отец С. смекнул, кому именно адресованы были его объяснения о Софии, как Премудрости.
Более того, Ворон и не собирался подробно растягивать свой монолог. Хватало и того, чтобы самомнительного батюшку с двумя образованиями лишь немного отдёрнуть. Потому, и закончил он свою речь ссылкой на Псалтырь, который без конца круглогодично читается во время храмовых «служб».

- Почему София ЗЛАТАЯ? – ни к кому не обращаясь, спросил он. Присутствовавшие опять навострили уши и он продолжил:
- Надо полагать, здесь все, или хотя бы, кто читают кафизмы в храме, помнят, что в замечательном сорок четвёртом Псалме говорится о некоем Царе, которого не только Благословляет Бог, но и – цитирую - «помаза тя, Боже, Бог твой елеем радости»! Кто же и кому Бог, тогда?

Тишина в трапезной зависла в ожидании…

- И пред кем очень непростая «предста царица одесную» и – внимание! - «в ризах ПОЗЛАЩЕННЫХ одеяна преиспещрена»? - продолжив опять вопросом, Ворон на том и остановился.

Никто не переспросил, никто не вступил в полемику. Даже отец С. молча продолжил трапезничать, не взирая, что остальные люди уже поели и только ожидали его звонка, возвещающего, что можно вставать и всем вместе, хором пропеть Благодарственную Молитву.
И когда большой иеромонах заскрипел стулом и наклонился, чтобы подтянуть к себе колокольчик, все дружно вскочили со своих мест, шумно задвигали стульями и скамьями, а кое-кто даже невпопад запели… Только дежурный иерей отец С. и Ворон, предчувствовавший подвох, остались сидеть.

Батюшка же и не думал звонить, но в высшей степени невозмутимо и не обращая ни на кого внимания, налил себе в кружку чаю, смачно посластил сахаром и битый ещё час громко отхлёбывал, с удовольствием причмокивая толстыми губами. Потом, оглянувшись и будто с превеликим удивлением заметив вскочивших и за ним наблюдавших людей, нежно и так ла-а-асково спросил:
- А чего это вы повскакивали?

Ворон лишь успел прикрыть улыбку свою, ибо надо было видеть глупейшие гримасы на лицах тех бедных людей, сконфуженно обратно рассаживавшихся за столы.
Но в то же время, он был восхищён, как отец С., в их двоих негласном противостоянии, сумел всё же перед людьми, как говорится, сохранить лицо своё!

* * *

Дрова в буржуйке догорели и Ворон, в темноте стараясь не возбудить мучительный кашель, закрыл задвижку и осторожно улёгся на постель. Пока лежал без сна, вскоре заметил, как постепенно его окружил ЗОЛОТИСТЫЙ Свет, который видеть можно было и закрытыми глазами – уже постоянно...