Церковь Златой Софии

XI

Основательно «посаженное» зрение - из-за плохих очков и долгого времени, проведённого за чтением книг и особенно за компьютером – вынудило Ворона не только дать отдых глазам, но постараться, по возможности и немедля, полечить их своими способами, домашними.
Быть может, потому, оставленный без заботы его компьютер как-то незаметно потёк по рукам, а желающих на нём поиграться и пошалить в Интернете, среди монастырских трудников хватало.
Впрочем, он особо и не препятствовал, но с одним условием, чтобы по необходимости, тот, у кого его компьютер, иногда помогал ему под диктовку писать и потом загружать письма в Интернет.

И как-то само собою получилось, что в монастыре в то время один за другим и, сменяя друг друга, появлялись интеллектуально довольно подкованные трудники, как молодые, так и с жизненным опытом, весёлые и болтливые и замкнуто-суровые, но едино жадные до чтения и бесед отнюдь не на мирские темы.
Однако, и как обычно это бывает с пусть более интеллектуальными, но ещё далёкими от совершенства Духовного, людьми, они, гонимые не только Поиском, но и жаждой быстрого постижения Нечто, интуитивно влекущего их в Неизведанное, надолго не задерживались, тяготясь сонно-серым однообразием обительского бытия, и также незаметно быстро испарялись из поля зрения, как и возникали.
Дошло до того, что Ворону пришлось собственный компьютер, с богатым содержанием необходимой информации и адресами на жёстком диске, долго искать не только по кельям, но и вне монастыря, а потом и чинить грубые поломки на его корпусе.

Тем не менее, всё явственнее чувствовал Ворон, что один лишь интеллектуальный труд, выражавшийся как чтением, так и печатанием на компьютере заумных писем и статей, всё больше опасно похожих на проповеди, понемногу стал раздражать, вроде как оскомину набило. Было такое чувство, что занимался он переливанием из пустого в порожнее без видимого результата, не для себя, конечно!.. А в голове всё чаще звучал стих - как-то таинственно и непонятно от кого - полученный сообщением по телефону, мол,

«Ты сам в себе, нашёл себя.
Любя по жизни и страдая,
Ты пишешь книгу БЫТИЯ…
Всё посвящая, но не зная,
Что эта Истина твоя,
В той книге, ТОЛЬКО ЗАПЯТАЯ…»,

которая, видимо, постепенно, но настойчиво и отравляла ему жизнь, возбуждая в его свободолюбиво-независимой Душе не только сомнения, но и Внутреннее противостояние некой Неизбежности, вынуждавшей его быть на людях, а тем более в монастыре, вместо столь привычно-спокойной и одинокой жизни в лесной деревне.

Когда же на исповеди посетовал, что его достают проходные трудники, а он не в состоянии без отвращения воспринимать подобное беснование, и духовник обители о. П. неожиданно прозорливо и даже трижды повторив, назначил ему послушание сказать Матушке И., обычно и принимавшей-то трудников, что если двое, из недавно прибывших парней, останутся в монастыре, то, мол, БЫТЬ БОЛЬШОЙ БЕДЕ, то и Ворон молча ухватился за эту мысль – авось и впрямь распнут его и дело с концом!
Но к великому огорчению, даже после того, как Ворон, прижатый на огороде, с благодарностью пообещал не сопротивляться, но только чтобы зарезали его быстро и наповал, то бесноватые парни почему-то вдруг отступили и вскоре были изгнаны Матушкой из монастыря.

Другое дело, вновь и вновь задавался он вопросом: с какого такого перепугу именно бесноватые столь рьяно ему противостояли всеми возможными, как агрессивными, так и подлыми способами, вплоть до подставы и обвинения даже в воровстве?.. Не похоже это было на обычные искушения.
Ну не из-за того же, что он, привыкший к деревенскому труду, своей, по привычке честной, работой в теплицах и огородах, снял эту заботу с Души Матушки…
И не потому ведь, что он, не только трудникам якобы Христа ради появлявшимся в монастыре, но и некоторым монахам в укор, никогда не пропускал храмовых «служб», какими бы они затянувшимися не были…
Да и вряд ли потому, что он, тратя своё личное время - когда остальные лёжа поплёвывали в потолок! – добровольно, но и смиряя гордыню свою и преодолевая брезгливость, мыл коридорные полы и убирал бессовестно загаженный туалет в корпусе для трудников…

Однако, когда в жару обливаясь потом, работая над обрезкой бесконечных лишних листьев помидор, вдруг услышал к нему обращённые нагло-необоснованные претензии устами «бугра» трудников – запойного пьяницы, что, мол, он мутит воду в монастыре и стучит Матушке, то Ворона, наконец, основательно «достало»!
Посоветовав бугру с тупыми претензиями обратиться к духовнику, давшему послушание, он, бросив ножик и омывшись в бочке, больше не сказав ни слова и никого не слушая, не только ушёл с огорода, но, забрав свой рюкзак из кельи, вернулся к себе в деревню.

* * *

Заросшая бурьяном усадьба с запущенным огородом выглядела мрачновато. Но острая коса и Радость Свободы от кого бы то ни было, а тем более от дури человеческой, помогли Ворону быстро навести порядок.
Только вот, как бы он сам себя ни убеждал, что правильно сделал, сбежав из монастыря, но, проснувшись ночью и долго лёжа без сна, не мог избавиться - себе же на удивление! - от навязчивых мыслей о монастырском огороде, о храме, о его насельниках!.. Его раздражало, что отнюдь НЕ ЕГО человеческой волей возникают навязчивые фантомы монастырской жизни, как бы он ни пытался от них избавиться, отвлечься мыслями другой темы или просто сосредоточенной Молитвой.
В конце концов, устав от изматывающих Душу мыслей, он раздражённо откидывал одеяло и долго пил горячий чай, глядя в окно на звёзды и слушая хорошую музыку.

Ну не мог он принять, что кто-то, пусть даже Сам Бог, ковыряется в его мозгах, игнорируя якобы Свободный Выбор человека и определяет ему Судьбу.
Или, возможность Выбора Пути – лишь для глупцов, которым, как медным чайникам, ещё миллионы лет лишь крутиться-вертеться в Колесе Перевоплощений?
Но с другой стороны, он по Опыту своему ведал уже, что через совсем непродолжительное время, пусть и отряхнётся от душевной накипи монастырской, однако, не будет ему Покоя и Гармонии душевной ни дома, ни на работе, ни прогуливаясь по лесу, ни даже пытаясь отвлечься за компьютером…

Всегда предпочитая одиночество, не единожды задавался и вопросом, в какой момент проморгал он, когда именно Провидением был определён ему Путь не только через пребывание в монастыре и необходимостью Рукоположения в сан, но и куда как с более дальним прицелом, о чём в монастыре даже заикнуться нельзя, но с чем он никак не мог смириться и согласиться.
Ведь возможен же был когда-то и иной Путь, семейный, если бы Жена не взбесилась. Или… падение Жены и расставание его с ней - тоже была Волей Божией? Чтобы остаться одиноким ради монашества и Рукоположения в сан, опять же, ради той самой НЕ ЕГО, человека, Цели?
Как же такое возможно признать за собой тому, который на людях чувствует себя чужим и просто больным!
Видимо, как ни думай, но с ним, Вороном, какая-то ошибка вышла, и пусть Бог Сам решит эту проблему, успокаивал он себя.

* * *

Легко учить других. Но когда самого «гуру» коснётся Воля Божия, испытываемая не умом, а именно Сердцем, как энергетическим Инстинктом НЕОБХОДИМОГО поведения в жизни своей, то вспомнит ли он когда-то читанное, что

«…нельзя его смешивать с инстинктом телесным, исходящим лишь от земной части человеческого существа и затрагивающим единственно конкретную физическую, но не космическую сферу»?

Ибо, если Избранные всё же смиряются Воле Божией, то тогда они, как и все

«Великие энергии способствуют тому, чтобы одни люди заняли определённое общественное положение, другие – ОТКРЫЛИ ОПРЕДЕЛЁННЫЕ ИСТИНЫ»

И тогда

«Благодаря космической помощи отдельные небольшие сообщества и большие личности успешно выполняют свою миссию, становясь достойными восхищения и подражания».

Стало быть,

«Когда инстинкт, но не порыв, проявляется сильно, а человек упорно его сторонится и всячески подавляет, энергия получает серьёзные повреждения, передаёт его душе, которое направляет его в физическое тело и тем самым причиняет телу ущерб».

И как бы человек ни пытался обойти Волю Божию, тем не менее,

«Единственный способ избежать дурных последствий – это делать должное внимание инстинкту, принимать его в себе, смиренно предоставляя себя воле всепонимающего и исцеляющего Бога»!
(Здесь и выше из Книги Клары Пароллы «Свет»)

Иначе Бог по Своему усмотрению найдёт, как образумить того, на кого Он «глаз положил», и обычно - совсем непредсказуемо это сделает: через болезнь, с помощью небольшого катаклизма, руками бесноватого, несчастьем самого близкого или каким-нибудь иным из бесчисленных Его вариантов и беспредельных возможностей...

* * *

А дома-то поваров нет, чтобы приготовить обед, как никто и воду не носит, и полы не моет, и не стирает… Всё приходится делать самому.
Жаря на сковородке свои любимые пресные лепёшки из ржаной муки, и, как всегда задумавшийся, Ворон даже вздрогнул от неожиданного стука в дверь!..
К нему в пустой деревне, кроме единственной старой соседки, давно уже никто не заходил, но та была приболевшей и вряд ли могла навестить его.
Опрокинув сковородку с лепёшкой в блюдце, Ворон поспешил к двери.

И какое же было его удивление, когда перед собой увидел монастырского начальника охраны! И первой же мыслью было – неужто опять в чём-то будет он его несправедливо обвинять?!
Но начальник, поздоровавшись и протягивая огромный пакет, объяснив, что этот подарок с крупами, сахаром, мукой, конфетами, чаем, яблоками… – от Матушки И., пожелал лишь поговорить. Однако, тема разговора ещё более удивила Ворона.

Где это видано, чтобы из монастыря к труднику приезжал посыльный УГОВАРИВАТЬ ВЕРНУТЬСЯ в монастырь?! Ведь не секрет, что трудников там не только особо не жаловали, но более того – не уважали ни оплачиваемые насельники монастыря, ни сами монахи. А дьякон Н., не скрывая, прямо говорил, как он их НЕНАВИДЕЛ.

Но Ворон и не спрашивал, почему удостоился такого внимания от монастырского начальства. И так понятно было, что некому командовать на огороде и в теплицах. Но ведь обходились же без него раньше.
Стало быть, ломаться и цену набивать себе и не красиво, и не солидно, да и не Божия ли Воля Причиной столь неожиданному визиту?..
Пообещав через пару дней приехать, с тем и расстался с начальником охраны.

Беседуя потом с Матушкой И. под ветвями огромной монастырской липы, Ворон поставил лишь одно условие, чтобы остаться в монастыре: он подчиняться будет только начальству и ей, Матушке. А, мол, всякие там запойные «бугры» его больше не интересуют.
И Матушка согласилась.

После ужина к Ворону подошёл сиявший улыбкой о П. и сказал, что молился, чтобы он поскорее вернулся в монастырь!
Ошарашенный таким вниманием духовника монастырского, Ворон лишь скрестил ладони перед священником и склонился для Благословения…

На всё Воля Божия, что тут ещё скажешь.

XII

В жаркие и душные дни приходилось Ворону в монастыре просыпаться и вставать даже раньше обычного, чтобы ещё до братской Молитвы успеть в келье своей не только помолиться и окропиться Святой Водой на день грядущий, но также успеть сходить и до жары дневной раскрыть теплицы и парники, чтобы помидоры не задохнулись.

По обыкновению, насколько возможно быстрым шагом, проходил он вдоль Казначейского корпуса, чтобы, помимо центральной дорожки, на которой он заметил ранних назойливо-вездесущих паломников, поскорее оказаться на хозяйственной стороне обители и за табличкой «Посторонним проход запрещён».
В последнее время заметил он за собой, что всё более и более его раздражают не только меняющие друг друга как временные, так и относительно постоянные трудники монастыря, довольно случайные парни и мужики, даже старики, которым не Спасение Души нужно, а просто деваться некуда из-за безработицы или, по неким причинам, лишившиеся жилплощади.
Но и присутствие паломников, большей частью женщин, стало его «доставать». Они, традиционно «по православному» облачённые в длинные юбки, безрукавки и обязательно повязанные платками, мыльно по собачьи улыбаясь, лезли полусогнутые к нему с глупыми вопросами, суетились в храме даже во время Литургии, занимали привычное Ворону место у колоны, мешая ему сосредотачиваться в Молитве.
Более того, всё чаще ему приходилось работать с паломницами на огороде. Почему-то Матушка И. отправляла их именно к нему, объясняя им, что он «главный огородник» и тем злила его, соскучившегося по тишине и безмолвию, и лишь возбуждала в нём мысль об очередном бегстве из монастыря.

Быть может, потому, после Литургии последним подойдя целовать Крест в руках проведшего Молебен духовника монастыря отца П., он попросил Благословения безмятежно поработать ему на огороде.
Однако, духовник, внимательно посмотрев на Ворона и Благословляя, ошарашил его:
- А ты не работать, а СЛУЖИТЬ ДОЛЖЕН…
Но Ворон уклонился от дальнейшего разговора.

Тяпая и окучивая в тот день свеклу на огороде, Ворон никак не мог выкинуть из головы слова монастырского духовника.
Служить, служить… Он, Ворон должен служить?.. Но КАК? Всё-таки, постригаться в монахи? Ибо только тогда по Линии Преёмственности от Самого Иисуса Христа можно Рукоположиться в сан. Но он даже представить себя не мог в такой роли во плоти земной, какими бы впечатляющими ни были его Видения, в которых он сам себя созерцал и монахом, и дьяконом, и даже иереем!..
Или есть какой-то иной Путь Служения... Богу или людям?.. Или это одно и то же?..

* * *

Высокую и стройную и отнюдь не первой молодости женщину на дорожке между огородами, одетую в шикарное, на подобие бального, длинное чёрное платье, но скромно по-казачьи повязавшей голову платком, заметил Ворон только, когда в очередной раз выпрямился от борозды, чтобы вытереть пот с лица своего.
Женщина внимательно присматривалась к нему, словно гадая, он ли ей нужен, и спросила:
- Это вы главный огородник?
Ворона аж передёрнуло от этого «главного», но всё же постарался безмятежно и уже в свою очередь спросить, видимо, к нему присланную очередную паломницу:
- Есть желание Христа ради потрудиться?
Она кивнула, и он, подавая ей кем-то брошенную тяпку и показывая на соседнюю борозду с изрядно сорняком заросшей морковкой, опять спросил:
- Осилите?
Женщина опять согласно кивнула.
Но Ворон засомневался, глядя на её одежду отнюдь не рабочую:
- Надо бы переодеться.
Но и женщина, даже глазом не моргнув, ошарашила его ответом:
- А я уже, переоделась.

Жара стояла в те дни невыносимая. Ворон, раздевшийся по пояс и загоревший чуть ли не до фиолетового цвета, не мог надивиться, что эта городская женщина, видимо, из о-очень не бедных, судя по её «рабочей» одежде и по дорогущей машине на внутренней стоянке, да по тому, что проживала в самой дорогой гостинице монастыря, тем не менее, наглухо завязанная платком и раскрасневшаяся, не сходила с «дистанции», но «от и до», не разгибаясь, полола морковь, да так чисто и аккуратно, что позавидовала бы ей любая хозяйка колхозница!
И любопытство понемногу начало овладевать Вороном.

Заметил и оценил он, как эта странная женщина и в храме вела себя. Она не носилась туда-сюда к иконам, как это обычно делают недалёкие умом паломницы. Не рисовалась крутой христианской.
Женщина просто стояла незаметно на выбранном месте у колонны и очень внимательно следила за течением всей службы, особо не осеняясь Крёстным Знамением и не кланяясь лишний раз. В её поведении чувствовалось Благородство не простых кровей.

Мало по малу, между Вороном и той женщиной, когда они работали на огороде по соседству, завязалась беседа, вскоре переросшая во взаимное уважение. И он организовывал совместный труд таким образом, чтобы они могли без помех общаться, так как не только сама женщина всё больше открывалась и рассказывала о своих как семейно-жизненных, так и личных проблемах, но ей и самой было интересно слушать необычные в православном мире рассказы и суждения Ворона.
И вскоре им обоим уже не хватало времени для бесед. Так что, даже приходилось уже после вечерних служб и ужина прогуливаться или, присев на подвернувшуюся лавочку, далее увлекаться разговорами.

Видимо, женщина не спроста посетила монастырь, ища ответы на свои давящие Душу вопросы, и чувствовала, что Ворон, как всегда не навязывая своего мнения, тем не менее, постарался максимально объёмно и доходчиво раскрутить для неё Понимание её же проблем.
Он же сам себе удивлялся, что так вот вдруг совсем в чужом ему человеке не только узрел, но и почувствовал по Духу близкого человека!

Однако, пришло однажды время и расстаться.
Провожая женщину, Ворон с интересом наблюдал, как она сноровисто готовила свою машину к дальней дороге, как проверяла масло в картере, а потом сидела за рулём, прогревая двигатель…
Наконец, она заглушила мотор и подошла к ожидавшему Ворону попрощаться. Сперва они вежливо пожали друг другу руки, как вдруг, женщина спросила:
- А можно вас обнять?
И когда тот растерянно кивнул, она обхватила его шею руками и, доверчиво прижавшись, тихо, но очень уверенно сказала ему на ухо:
- Спасибо вам за всё, за разъяснения и за советы. Больше ни в какие другие монастыри ездить не буду, но вы будете моим ДУХОВНИКОМ.
- !!!

Уже напоследок, когда женщина, сидя в машине, готова была включить заднюю скорость для разворота, очнувшийся вдруг от раздумий, Ворон постучал пальцем в дверное окно, а когда женщина опустила стекло, он спросил, можно ли посмотреть на неё без платка, то та, улыбнувшись, развязав и откинув на заднее сидение платок, лихо встряхнула головой, расправляя золотистые волосы.
Ворону такой показалась она - прекрасной!..

* * *

Когда в монастыре набралось необходимое количество более-менее постоянных трудников, то совсем ещё молодой пономарь, но к которому, тем не менее, приходилось обращаться уважительно «отче В.», после ужина объявил, что отныне всем трудникам, кроме ещё их работы, надо будет в храме читать Псалтырь по часам, мол, послушание такое.
Кто-то из трудников, пожилых и молодых, согласился (а куда денешься, иначе выгонят!), кто-то посетовал, что не умеет читать на старославянском языке, а кто-то промолчал…
Но хоть и молодой, но уже тёртый монастырский пономарь резко всех утихомирил и «обрадовал», что Псалтырь можно читать и современным шрифтом.

В монастырях практикуется чтение Псалтыря «по часам» не только днём между утренней и вечерней службой, но и сутками. Так что Ворона новость не удивила и не расстроила. Почему бы и не проверить себя в храме за чтением Псалмов Давида, а не только в келье, читая лишь про себя!
К тому же, чтение Псалтыря «по часам» даёт возможность монахам выявить хороших «чтецов» среди трудников, чтобы на них свалить и свои обязанности по чтению кафизм (серии несколько Псалмов) во время уже официальных обрядово-храмовых служб.

Но Ворону не нравилось, как именно читаются Псалмы, и не только в монастырском храме. Тягуче-заунывное, зато быстрое чтение, когда никто из присутствующих в храме, ни слова не понимают и не только потому, что звучит старославянская речь. Насколько мог он убедиться, что и сам чтец менее всего вникает в то, о чём читает, стараясь лишь не ошибиться в произношении - словно из автомата! – псаломских слов в угоду отнюдь не Богу, а, ведущему на клиросе и строго следившему за процессом службы, иеромонаху отцу Б., который мог не только в грубой форме вынести порицание за ошибки, но и запретить публичное чтение провинившемуся, который понесёт потом не только послушание наказания, но и потеряет уважение иеромонахов.
И не потому ли, что именно из-за такого автоматического и обессмысленного чтения Псалтыря, да и ведения самих Обрядов, именуемых «службами», и носятся-то по храму бесноватые, про себя констатировал Ворон, а потому читал ПО-СВОЕМУ: громче обычного и строго образами представляя читаемый сюжет.

Однако, вскоре пономарь о. В., оценивающе-прислушивавшийся к чтению Псалмов каждым новым чтецом, подскочил и зашипел на Ворона, чтобы тот вёл себя в храме:
- Потише… ещё тише… вот та-ак…
А на недоумевающий вопрос, всезнающе-наивно объяснил:
- Мы все тоже и верим в Бога, и молимся, но не показывая это перед другими. В келье каждый может молиться и читать хоть в потопе слёз. А тут, в храме, по друго-ому надо. Иначе отец А. – наместник настоятеля монастырского – будет ругаться.
- А разве Молитва к Богу, как в политике, обладает «двойными стандартами»? – спросил Ворон недалёкого умом, но хитроватого пономаря.
И бедный молодой, но очень «отец» В., растерявшись и что-то пытаясь сообразить и высказать, от волнения лишь начал заикаться.
Зато Ворон твёрдо и не терпящим возражений тоном выложил ему:
- Во-первых, читаю не во время службы. Во-вторых, в данный момент это моя личная Молитва к Отцу Небесному, и её проводить за всех вас буду так, как считаю нужным. А в-третьих, вы читаете Псалтырь и проводите свои «службы» умом лишь - выслуживаясь, а я читаю и молюсь по привычке – СЕРДЦЕМ!

На том поучения пономаря Ворону прекратились. Но послушать необычное чтение Псалтыря Вороном «по часам» и потешиться, словно на концерте, приходили не только молодые монахи и послушники, но и задержавшиеся в монастыре паломники.

Через какое-то время после ужина в трапезной дежурным иереем отцом С., любителем заумно потрепаться и всех поучать, завёлся разговор о чтении в храме Псалтыря трудниками И один из послушников посмеялся, что, мол, давайте Ворону все часы читать, и он всех из храма повыгоняет, мол, - одна головная боль от его чтения. Все присутствовавшие, потешаясь, дружно заулыбались и закивали головами.
Отец С. вопросительно посмотрел на Ворона, но тот не растерялся:
- Вы ещё не слышали моего громкого чтения, ребятки.
И трапезная задрожала от оглушительного хохота!..

Ворон, с грустью глядя на недальновидных хохочущих невежд, подумал: «Служить мне, отец П.? Значит, будем служить, а не дурочку валять в подрясниках».
Только вот, как Молитвы со службами-то даже в храме монастырском, как и люди, да так и польза от них – ра-азные, порой противопо-оложные бывают!

XIII

Перевели его, с Благословения, конечно, наместника, жить в келье одному, как бы тем самым покрепче привязывая к монастырю, с чем согласиться про себя Ворон никак не желал. И не только из-за обострённого свободолюбия, ибо в советское ещё время даже пресловутое КГБ не справилось с ним.
Однако, настораживали его не только тупо-грубые искушения умом недалёкими трудниками в монастыре, проходными или более-менее постоянными, которые сами себя, рано или поздно, но изживали ленью, пьянством, неблагопристойными поступками, да и неприкрытой глупостью.
Хуже дело обстояло с теми, кто, хитро-мило улыбаясь, становились профанирующим препятствием Ворону исполнить ему Предначертанное Богом. Особенно после того, как духовник отец П. высказался о необходимости служить в храме.

Какими бы ни были крутыми малочисленные монахи в обители, но, как заметил Ворон, так называемые, ежедневные «службы» в храме донимали их не меньше остальных насельников. Особенно доставалось молодому пономарю, должному не только в колокола звонить, но и прислуживать в храме, да не походя, а со всей ответственностью и вниманием. Иначе, крайне нетерпимый отец С., болезненно чтущий строгость правил, так отругает, мало не покажется.
Потому, пономарь «сынок-отче В.», как называл его Ворон, старался или трудников «припахивать», если те, после долгих перекуров за оградой обители во время службы всё же неосторожно появлялись вдруг в поле его зрения, или паломников: зажжённые свечи подержать и в нужный момент подавать священникам, а потом забирать, коврики стелить и убирать, утреннюю Молитву и кафизмы читать и т.п.
Не однажды и Ворон попадался «на припашку», но потом заметив, как порочные, а по Сути, бесноватые трудники пытались опередить и не допустить его даже таким лишь начальным образом прислуживать в храме, то он от пономаря стал прятаться за колонной, про себя решив, что пусть Сам Бог с ними разбирается.

Запойному пьянице и «бугру» трудников - обколотому «зонавскому фраеру» - долго везло, что его не выгоняли из монастыря, даже когда он в стельку валялся в келье, вернувшись после нескольких бурных «каникульных» дней в миру. Любитель гульнуть, однако, был он как-то одержимо заинтересован и к тряпью-одежде, стараясь одеваться модно, чему, к удивлению и неудовольствию насельников, потакала Матушка И., почему-то покрывая все его непристойные выходки от начальства.
После того, как статный видом Ворон - уважаемый монастырскими женщинами, видимо, не без корыстных их мыслей, конечно - перестал ему подчиняться, уязвлённый же «бугор», тем не менее, пытался его обойти-обскакать по мелочам. Как-то неудачно попробовав подстричь свою растрёпанную православно-козлиную бороду, чтобы как у Ворона аккуратной была, пришлось в итоге ему побриться, оголив свой безвольный подбородок, чему, к неудовольствию его, потешались остроязычные трудники.

Но Ворона уважали и иереи монастырские, за его не только честный труд-послушание, но и за искреннюю приверженность к Литургии и остальным «службам», на которых он присутствовал от начала и до конца, прекрасно понимая даже только магическую их Суть, важность и творящую Силу. Ибо, зачем иначе вообще пребывать в монастыре?..
Так что, «бугор» попытался и тут ему подражать, то ли боясь окончательно потерять авторитет среди насельников, то ли, чтобы помешать, водимый за его зрачками отвратительнейшего вида чешуйчатой сущностью-рептилойдом, созерцать с содроганием которую Ворону довелось однажды!

Как-то стал носиться «бугор» по монастырю и храму с Псалтырем под мышкой. Можно было видеть, как он, то одному, то другому труднику что-то многозначительно объяснял-рассказывал, суя раскрытую книгу тому под нос. Видимо, как обычно и бывает с душонками дешёвеньких и недалёких мозгами прожигателей жизни, резко возомнил он себя уже знатоком христианского учения лишь потому, что однажды и, скорее всего, впервые в своей жизни, раскрыл Псалтырь!
Как бы то ни было, но как-то утром, после Братской Молитвы, «бугор» с очень важным видом и, видимо, по просьбе уставшего пономаря, да и, в любом случае, по Благословению отца Б., подошёл к аналою в центре зала и браво раскрыл лежавший на нём молитвенник, чтобы прочесть «утреннюю», но начав, как говориться, за здравие, а закончив полным конфузом.
Путаясь в трудно произносимых старославянских словах, он постепенно начал заикаться, пропускать буквы и целые слоги, а поначалу громкий голос его как-то быстренько осип. Попытался он высморкаться или откашляться иногда, когда язык окончательно немел от трудно произносимых слов с непредсказуемыми ударениями, но к концу чтения уже просто дошёптывал текст, чтобы потом, позабыв перекреститься, и ретироваться восвояси.
Больше уже не только Псалтыря, но и обычного молитвенника на все случаи, в руках его никто не видел.
Ибо, рождённый не летать, и не летает…

Продолжение

* * *

Поздней осенью, когда огороды уже опустели и были на зиму перепаханы, получил Ворон послушание выкапывать на газонах упо-о-орно не желавшие расти и безнадёжно захиревшие розы, а потом образовавшиеся ямки засыпать смесью земли и песка. Работа была нетрудной, погода стояла облачная и прохладная, потеть, как летом, не приходилось. Так что, в воскресный день после Литургии трудился на газонах перед собором и на свежем воздухе Ворон просто в своё удовольствие, иногда наблюдая за редкими в межсезонье паломниками.
Быть может, потому приезжавшего в монастырь, уезжавшего и опять приезжавшего знакомого молодого паломника-кузнеца, зато тёзки «бугра» и очередного любимца Матушки И., заметил сразу, как только тот показался под аркой. После обычных приветствий кузнец недоумённо спросил:
- Сегодня же воскресение?
Однако ж, и достали Ворона подобные жидовские вопросы, что и отвечать-то не захотелось.

В тот раз кузнец принял статус трудника и поселился в их корпусе, так что, приходилось Ворону с ним пересекаться, а тот, как ни пытайся увернуться, обязательно заговаривал с ним.
Келья же кузнеца располагалась дверью в комнату с душем и туалетами, а когда дверь оставлялась раскрытой, то невольно ему приходилось слушать специфическую «музыку», доносившуюся из занятых кем-то туалетов, что вскоре уже основательно выводило его из себя.
Досталось и Ворону, когда он, спеша быстрее выбросить мусор в урну, не стал на какой-то миг закрывать за собой дверь, чтобы тут же и выйти. Но надо же, в туалете именно в тот момент кто-то «заиграл», а взбешённый кузнец, в очередной раз выскочивший на звучание невыносимой туалетной «музыки», ошибочно набросился на Ворона, грубо обругав, на что тот, выслушав молодого наглеца до конца, лишь спокойно удалился.

Снег в ту осень повалил рано, неожиданно и часто – каждый день! Так что приходилось чистить снег с утра и до вечера. Уставали основательно. И если в первый день чистки снега кузнец в восторге признался Ворону, как мечтал он чистить снег с монастырских дорожек, то через дня три его, быстро выдохшегося, трудно было заметить с большой пластмассовой лопатой или широким фанерным скребком. Правда, вскоре кузнец каким-то чудесно-монастырским образом оказался на послушании… в трапезной! Как в армии сориентировался быстро: подальше от начальства и поближе к кухне. И сытно, и тепло, и мухи не кусают, а мечты про чистку снега, как страшный сон, и не вспоминаются, скорее всего.
Но для полного счастья серо-ненапряжённого прозябания, при малой и постепенно убывающей численности насельников и редких зимой паломников монастыря, в трапезной под руководством большого отца С., видимо, было слабовато-маловато для чесотки корыстно-самомнительного ума его. Требовалось чего-то ещё.

Сперва кузнец как-то уж очень по-лакейски ловко опережал Ворона и подхватывал свечу, когда тому во время храмовой службы пономарь подсовывал передать её иерею. Или спешил выслужиться, с очень важным видом сворачивая и убирая коврики после того, как иереи уходили из зала в Алтарь, а пономарь показывал пальцем Ворону, чтобы их убрал.
Да и ради Бога, улыбался про себя Ворон, отходя в сторону, прекрасно понимая, что дело-то не в ковриках и свечах, не в пошловатом лакействе, и даже не в этих и подобных им глуповатых людишках, которые, чтобы потешить свою гордыню, обычно спешили суетиться в храме, вроде как при божьем деле и уже в подмышках у Него.
Главное той самой незримой людям чешуйчатой сущности было - помешать Ворону так или иначе не только привыкать помогать или даже служить в храме, но отбить ему любое желание находиться там. Однако, Ворон не сопротивлялся, а лишь пытался догадаться, кто именно в монастыре являлся действительным воплощённым подземным рептилойдом, незримо определявшим и искажавшим именно Духовную жизнь обители, и из-за чего по Зову Богородицы и пришлось и ему в ней пребывать?

Но кузнец не ограничился лишь ковриками и свечами. Позабыв про своё «счастье» чистить снег и накрывать столы в трапезной, он всё чаще торчал в монастырской библиотеке, а вскоре в длинном сводчатом коридоре этажа трудников зазвучал его неслабый голос, когда репетируя читал он кафизмы в своей келье на старославянском языке. И надо признать, неплохо читал, чётко и без ошибок.
Монахи не нарадовались такому чтецу, время от времени в храме даже облачая его в рясу. Однако, крутой взлёт увенчался и не менее крутым его падением…

В конце зимы Ворону потребовались длинные пластмассовые лотки для посева помидорной рассады, но нигде не мог их найти. Только когда обратился он к всеведущей Матушке И., она посоветовала ему поискать в подвале архиерейского корпуса, где временно всё ещё хранились всевозможные строительные материалы, мол, скорее всего кузнец ещё осенью лотки отнёс туда по её распоряжению. И действительно, именно там они и нашлись.
Ворон перенёс лотки, составленные один в другого, к теплицам, чтобы наполнить их землёй для её прогрева потом на отопительных батареях. Но разбирая лотки, он с удивлением обнаружил между ними… пару женских трусов, как говорится, не первой молодости! Но как они там оказались? И кто кому их снимал, а потом прятал? Вопрос, задумчиво почёсывал он себя за ухом.
Но выбросив трусы на землю, чтобы потом их с мусором увезти и выкинуть в контейнер, как-то совсем про них забыл в тот день. А за ночь трусы каким-то непостижимым образом переместились ко входу корпуса в котором зимой жили лишь два человека: старая монахиня – Матушка Л., и пригревшаяся в монастыре, когда-то пропившая в мегаполисе свою квартиру, пожилая и вздорная женщина-насельница, уже постоянно чистившая овощи в подвале под трапезной.

И надо же, именно в то утро Матушке И. понадобилось посетить этот жилой корпус, чтобы столкнуться с насельницей прямо… над теми трусами!
- Слушайте, как это понимать?! – строго вскрикнула Матушка, указывая на трусы ногой.
Насельница, от неожиданности, несправедливых намёков и от возмущения вытаращив глаза, провизжала:
- Это не мои!
-Тогда чьи? Ну не Матушки же Л. – логично рассуждала Матушка И., даже мысли не допуская, что старушка-монахиня стала бы расшвыривать свои трусы по монастырю. Тем более, что постиранное бельё всегда сушили в специальных комнатах.

Разбор же сплетнями комичного инцидента для всех зашёл в тупик, когда строгая Матушка И. выяснила, что трусы оказались в лотках, которыми в своё время для каких-то неведомых нужд распоряжался кузнец, потом отнёсший их в архиерейский подвал. А уж как женские трусы с кого-то снялись и запрятались между лотками и в подвале, для насельников обители осталось тайной, но, видимо, не для всеведущей Матушки И. Потому как, вскоре, не взирая на прекрасное чтение Псалмов в храме, кузнец был незаметно из монастыря удалён.

Бог метит шельму, но не сразу, видимо, ожидая, пока сам шельма, как говорится, не подведёт себя под монастырь.
Однако, выход и следующего участника спектакля профанов не заставил себя долго ждать...

XIV

Очередной шельма-профанатор, поджаро-высокий, седой, с аккуратно подстриженной бородкой и затенёнными очками на большом носу, возник в трапезной как раз к обеду. Держался он солидно, интеллигентно, зная себе цену. Но, как известно, в монастыре даже с трудниками-профессорами не церемонятся и получают они послушания, как все, независимо от образования, возраста или физических данных. Чтобы подметать дворы или чистить картошку особых умения, заслуг и крутости не требуется.

Однако, музыкант, чем в миру, как вскоре выяснилось, занимался вновь прибывший трудник, удостоился исключения. Собравшийся поставить музыканта мыть посуду, «бугор» трудников, к своему изумлению, вскоре получил от наместника монастыря телефонное сообщение, чтобы поставил того… следить в соборе за свечами и убирать огарки! И это при том, что не хватало рук даже газоны вовремя обкашивать! Но почему так, долго голову ломать - остальным, обиженным трудникам - не пришлось. Оказалось, музыкант не только свободно читал кафизмы, но знал всю обрядовую «службу» и мог даже заменить на клиросе бессменного отца Б., что блестяще и доказал, когда того отправили стажироваться в соседнюю духовную семинарию.
Так что, трудникам оставалось только смириться и далее тянуть каждому свою лямку добровольно-крепостного послушания в обители.

Поселили музыканта сперва в корпусе трудников и в общую – на пятерых – келью. Но держался он обособлено, после ужина не пускаясь в разговоры, сразу ложился в постель, надевал наушники и погружался в созерцание телепередач по мобильному телефону.
Вскоре все попривыкли к непривычно самовлюблённому то ли труднику, то ли… Ибо общаться предпочитал он с монахами и иереями, в трапезной иногда даже делая замечания трудникам, будто уже сам в подряснике монашеском, по меньшей мере. Быть может, потому, пожаловавшись и получив Благословение от наместника, и перешёл он жить в малюсенькую, но зато одиночную келью в корпусе для монахов.

Шли дни, недели, месяц, другой, а Ворон мог лишь наблюдать за музыкантом в храме или в трапезной. Правда, почему-то музыкант выделял его, здороваясь за руку.
А гром для музыканта грянул не сразу, как бы подкрадываясь, но всё же неотвратимо…

Послушника В., долгое время, ещё будучи трудником мывшем посуду, но после проявившего себя виртуозным чтецом на клиросе, вдруг, из-за нехватки людей, опять отправили в трапезную командовать посудой, с чем тот отнюдь не желал мириться.
Через пару дней, после ужина, Ворон заметил, как послушник жаловался отцу П., бывшему мирскому врачу с двадцатилетним стажем, на, якобы, сильные боли в пояснице, и легковерный старый монах потребовал от начальства отдыха ему.

Ничего не оставалось, как только «на посуду» поставить музыканта, наконец-то. И тот приступил, к радости трудников, к исполнению послушания крепко сжав зубы. Самолюбие его было ущемлено основательно. Ожидавший скорейшего пострига в монастыре без возрастного ценза и под крылышком наместника, он никак не ожидал целым днями греметь посудой всевозможной величины и загрязнённости, начиная от котлов и сковородок и кончая фарфоровыми тарелками.

Но так как наступило время частых праздников, а продолжительные храмовые «службы», из-за поредевших иеромонахов и неожиданного отсутствия сразу двоих чтецов – послушника и музыканта, сильно утомляли иереев с пономарём, то большой и вспотевший отец С., прекрасно понимая искусственно сложившуюся ситуацию, обозвал послушника предателем, чему тот, закатив кверху глаза и смиренно соблюдая постельный режим, лишь многозначительно улыбался про себя.

Но так как поясница послушника коварно не желала вылечиваться, то музыкант, досыта с раннего утра и за весь день «наевшийся» послушания с бесконечной посудой, что приходилось ему в келью возвращаться поздно вечером, когда все остальные в обители уже давно безмятежно спали, решил бунтовать.
Однако, Матушка И., недолюбливавшая музыканта из-за того, что тот сразу сумел в храм увильнуть от её притязаний к нему на послушания, особо не церемонилась, но, на жалобы его и шантаж уйти из монастыря, резко согласилась: «Да и ради Бога!»
Осёкшийся музыкант всё ещё не унимался и попросил Матушку хотя бы дать ему помощника, но получил лишь ответ, что мол, все мывшие посуду справлялись в одиночку и потому он тоже справится. И на том аудиенция его к Матушке И. резко завершилась.

Когда Ворон в тот же день с тележкой огородного мусора в очередной раз подкатил к урнам за монастырской оградой, то впервые там встретил музыканта, нервно докуривавшего сигарету, а потому, удивлённо спросил:
- Ты же не курил?!
Тот, всё ещё багровый лицом от бешенства после беседы с Матушкой И., сплюнул в урну и, сосем не интеллигентно засунув руки в карманы брюк, уходя лишь буркнул:
- Заку-у-уришь тут…

Ворону предостаточно было забот огородных, чтобы чужими проблемами не болеть. Но, видимо, душонка музыканта, оказавшегося, как после выяснилось, лишь барабанщиком какой-то дешёвой «вокально-музыкальнй группы», не исключено, что и для ублажения ресторанной публики, уже не могла успокоиться, и события вокруг неё раскручивались в крайне негативном направлении, приближая неотвратимый финал. Ибо даже крутой интерес лишь к внешне религиозной обрядовости с обходом крайне необходимого Внутреннего Духовного Совершенствования, порождает, подобно снежному кому, неизменное падение во грех пусть как самоосознающей, но недальновидной личности, так и группы людей, Народа и даже целого Человечества!
И день Воздаяния по заслугам, или Наказание Божие, или негативная Карма, как кому угодно понимать и констатировать, наступил и для музыканта.

Спешно по делам проходя мимо хозяйственных врат монастырской ограды, Ворон краем глаза заметил, как в них заходил музыкант, видимо, от легальной курилки. Но через пару минут возвращаясь назад, Ворон опять увидел того в точно такой же момент… во вратах!
- Слушай, - удивлённо подошёл он к музыканту, - какое-то «дежавью»! Ты же входил уже в ворота пару минут назад?..
Но тот, как и не услышав вопроса, протянул Ворону руку свою, крепко пожал ему ладонь и дрожащим голосом выдохнул вместе с алкогольным перегаром:
- Всё, больше не могу. Уезжаю.
- С чего же? – удивился Ворон, спешно отворачивая лицо в сторону. - Все через послушания трудом проходят в монастыре. Стоит ли из-за этого расстраиваться?
Но музыкант лишь произнёс «Прощай» и быстрым шагом удалился под арку.

Только вечером, после ужина Ворон узнал, что музыкант, ещё днём принявший изрядную «дозу» чего-то алкогольного, зачем-то «попёрся» в собор, в котором, по летнему обыкновению, не только было полно туристов, но «нарвался» и на строгого наместника настоятеля монастыря, бывшего «мента», которого от всей души громко обругал последними словами. Рассказывали трудники, потешаясь, что досталось от разбушевавшегося музыканта не только наместнику!..
Конечно же, была вызвана охрана в собор, и порядок в монастыре был восстановлен.

Досталось вскоре и якобы болевшему поясницей послушнику В., которому симуляция с болями в пояснице не прошла без последствий. Видимо, постельное безделье молодца донимало не менее мытья посуды, а кто-то из монахов подглядел за ним нечто непристойное, ибо начальство монастырское резко отправило его из кельи в монашеском корпусе, жить обратно с трудниками!..
Чтоб не ударить «фейсом» в грязь, послушник, собрав необходимые бумаги и подписи, решил добровольно удалиться в другой монастырь области, но, как оказалось, в котором располагалась… духовная семинария!

В ожидании вечерней «службы», сидел Ворон на скамейке в привычном углу в соборе, и, уже по привычке не обращая внимания на суету и шум от назойливых паломников, размышлял и о своей непростой Судьбе, которой так бесцеремонно распоряжался Бог.
Конечно же, все те шельмованные «бугры, кузнецы, музыканты» и подобная им бесноватая «православная» публика, которая не только вокруг него увивалась, но и агрессивно угрожала смертью и на огороде, и как-то однажды на мосту, монастырских, - не случайна, вернее, нагло путалась под ногами… Ибо разрушительные силы хаоса, всегда сопутствующие Силам Творчества Жизни в Красоте и Гармонии, видимо, прекрасно ведали не только Смысл пребывания Ворона в монастыре, но и делали всё, чтобы если не уничтожить, то хотя бы подменить его профанаторами и помешать его «службе» в храме.

Однако, он не только знал и понимал, но, после многих Божиих Испытаний смертью обретя Способность Созерцания, частенько и видел, что бесноватые шельмы во плоти человеческой являются лишь отвратительного вида инструментами или марионетками в руках куда как более мощной, именно той самой чешуйчатой сущности, известной эзотерикам, как подземный «рептилойд», которую однажды ему пришлось с ужасом созерцать ночью в номере дешёвой монастырской гостиницы! Но вот, кто во плоти человеческой её олицетворял в монастыре, пока не мог определить, хотя некие догадки уже витали в его Сознании.
Ибо шельмы, не секрет для Ворона, являлись лишь дешёвыми персонифицированными и воплощёнными грехами именно монахов! И они, грехи, во что бы то ни стало, пытались сохранить своих носителей в подрясниках в неприкосновенности. Стало быть, сам он, Ворон, являлся опасным, для негативно-греховных сущностей монахов, и лишь тоже инструментом, но Божиим, раз уж Он направлял его в монастырь для Духовного Очищения Молитвою не только внешнего пространства монастырского, но и Душ его насельников. Для чего Он «организовал» как нехватку трудников в монастыре, так и «умертвил» последних двух Дьяконов, одного посредством пьянки и эроса печени, а второго, недалёкого умом, но самомнительного на грани православного фанатизма, - раковой опухолью лёгких.

Но опасаясь, известной в кругах верующих, а тем более, среди православно-христианских людей, так называемой, «прелести» или беснования от банального самомнения и опасно-эгоцентричной гордыни, Ворон несколько лет даже мысли не допускал своего постоянно проживания в монастыре, потерявшем Благодать, даже не взирая на явные Зовы его Богородицей!.. Да и пребывания среди людей избегал, предпочитая оставаться в одиночестве, в лесной деревни.
А оказавшись, всё же, в обители, он старался не выделяться, оставаться в тени, играя перед монахами роль глуповатого неофита, исповедуясь и выскребая от любого греха и негатива в первую очередь собственную Душу перед иереем в дальнем углу монастырского собора.

Но присматриваться к монахам Ворону всё же пришлось, правда, самопроизвольно, так как Созерцание незримых Душ как известных ему людей, родных или чужих, близких или дальних, так и совершенно незнакомых, даже живущих на других континентах, к тому времени уже стало для него трудноватой неизбежностью…

XV

При всех своих проблемах с Духовностью насельников, монастырь, в котором без особого желания пребывал он, Ворон, являлся неким выражением или, пусть и мутно-бледной копией, но, по задумчивому выражению Матушки И., реальностью всё же иного измерения, в которой появлялись иногда редкие люди отнюдь не обывательского типа.
Но в первую очередь Ворона интересовали, конечно, монахи, то есть – отшельники, как местные, так и транзитные. Ибо, кроме батюшек семейных, нередко появлялись и проезжие иноки, да и инокини тоже, останавливавшиеся на несколько суток помолиться, оглядеться, отдохнуть.
Однако, и те, и другие, и трети выделялись из многочисленной летней толпы паломников своими чёрными, как сажа, облачениями, развивающимися на свежем островном ветру, и были всегда заметны ещё издали.

На инокинь поглядывал Ворон с осторожностью, только издали, помня рассказы трудников, как им туго приходилось в женских монастырях – ох уж эти женщины!
Но проезжие монахи-мужички иногда сами заводили с ним беседу, а потому о них сложилось у него собственное мнение. Ибо красные носы, неспокойные глаза и неумение даже читать тексты молитв старославянским шрифтом, из-за чего им надолго и не позволяли оставаться в монастыре, говорило лишь об их падении и самовольном уходе из собственных обителей, куда вернуться уже не могли, а в другие, по негласным правилам, не принимали.
А как именно происходили падения монахов, Ворон и наслушался, и насмотрелся достаточно не только в монастыре, но и в миру живя. Так что мысли возникали о целесообразности современного монашества отнюдь не позитивные.

Трудно было понять, зачем вообще постригаться в монахи, ограничиваться обетами, если Душа тупыми страстями кипит? В чём корысть, а может попросту глупость? Или книжек начитались, а монашество и некое экзотическое «спасение» чего-то и ради чего - так и осталось туманным понятием?

* * *

Монашество или отречение от временного мира ради Вечности Бытия собственной Души – не прерогатива христианства, восточно-православного или западно-католического.
Но то, что временное тело человеческое – темница невежества для ВОЗМОЖНО вечных Души, а тем более Духа, и оно, мол, достойно лишь презрения, также и отнюдь не изобретение Сенеки или апостола Павла, оказавшегося не только сочинителем эгоцентрично-религиозной организации, коей и является христианство, но косвенно и пособником появления монашества.

В христианском монашестве в первую очередь, отрицается богатство и даже собственность вообще, якобы, нравственного самосовершенствования ради, но несколько иначе, чем о том говорится в евангелиях Нового Завета. Ибо нарождавшаяся церковная аристократия нуждалась в первую очередь в устранении препон себе.
Но так как всё более широкая известность христианства порождала и его омирщение с принижением, как водится, общего уровня даже мнимой духовности, то ещё во втором веке наметилась первая попытка реанимировать-воскресить «царство святых" через путь монашества или отшельничества. Отрицание брака, а тем более второго, как и крайний аскетизм выдвинулись на первый план. В итоге, епископы лишились возможности даже первого брака. Установилась обязательная – но лишь человеческая! - дисциплина Исповеди. Таким учреждённым образом и идеалы святости реализовывались и признавались уже в основном через монашество.

Стало быть, в своих чистых стремлениях монашество, как необходимая пристройка, всё же призвано реализовывать и религиозную жизнь обще-вселенской церкви, хотя бы через одиноких мистиков, ради соединения её с Богом, что и доказывали своими примерами многие действительно искренние Подвижники жертвующегося Христа, а не столь, однако, эгоцентрично-заорганизованного христианства, восточного или западного.
Тем не менее, и то и другое, как ДВЕ составляющие внешнего и Внутреннего Пространства Огненной Плазмы, НЕ ИСКЛЮЧАЮТСЯ в Златой Премудрости или, если по православному - Софии, как Памяти Единого Сущего или Сознания Высшего Духа, т.е., Бога.

Другое дело, что и то и другое – и КАК хитро-подло! - профанируется незримыми обычным людям сущностями хаоса, словно ржавчиной внедряющимися одержимыми ими людьми в церковную жизнь и запутывая, пусть религиозно, но искренне верящих и ни в чём не виноватых людей.
Ибо даже патриарх «всея Руси» в проповеди своей задавался, пожимая плечами, вопросом, зачем современным монахам нужны монастырские стены, которые когда-то в древности предназначались для укрытия от мира с его грехами и пороками, если теперь у каждого мобильный телефон в кармане, компьютер, или даже телевизор в келье?.. И тут же констатирует в ответ, мол, а ПОДВИЖНИКОВ НЕТ!

* * *

Ещё во время утренней Братской Молитвы в собор нагрянули паломники из Сербии, конечно же, со своими священниками – тремя сухопарыми монахами при полном монашеском чёрном «параде».
Паломники, непривычно тихо и молча, сразу же разделились строго на две группы: женщины на левой, а мужчины с монахами – на правой сторонах собора.
Отец С., любитель поимпровизировать даже во время Литургии, пригласил одного из сербских монахов – священника – вместе послужить, а сам скромно исполнял роль давно отсутствовавшего в монастыре дьякона.

Было непривычно слышать Литургию на мелодичном сербском языке, но Ворон прекрасно знал весь обряд и понимал, что не только в Сербии, но во всём православном мире для Очищения и Благословения Душ людских – Обряды проводят абсолютно одинаково! Подобно, как работает любая компьютерная антивирусная программа, в которой каждый значок кода значим до точечки.

Правда, внешне вели себя сербы в храме действительно не так, как наши, российские люди. А двое не задействованных монаха-сербы, один средних лет, второй намного моложе и ниже ростом, после того, как на время закрылись Царские Врата перед Причастием, присели на скамейке и, низко склонив головы в клобуках, замерли, словно умерли в глубоких размышлениях или нечто созерцая, и сидели так, пока опять не раскрылись Врата…

В тот день Ворон не причащался, и когда зашедшая вдруг в храм вечно занятая Матушка И. пригласила его прогуляться на улице и поговорить об огородных делах, он вышел за ней следом, не дожидаясь окончания Литургии.
Переговариваясь и медленным шагом, перемещаясь туда-сюда, они в очередной раз возвращались к храму, когда из него после окончания Литургии стали выходить люди. Последними показались и все сербские монахи. Внимательно глядя на них, Матушка И. замолчала и остановилась, а потом, с непонятной Ворону болью в голосе, грустно сказала:
- Они… НАСТОЯЩИЕ монахи.

* * *

Неизменно помня предсказании проезжей Монахини Лукерии о предстоявшем ему постриге, и всё чаще внимательно приглядываясь к разным монахам, местным или наезжим, Ворон не мог без содрогания представить себя в такой роли даже столь временной жизни земной, тем более одетым в, болтающемся и путающемся в ногах длинно-чёрном подряснике и… уже навсегда! Но дело-то не в облачении монашеском, конечно.

Конкретно в монастыре, якобы подразумевающем уход насельников от мирской суеты, его поражало, этих людей в подрясниках, какое-то тугодумно-неосознанное, то ли пред людьми, то ли перед Богом, то ли перед самими собою, но тщательно прикрытое лицемерие. Ибо никакого понятия в жизни их об истинном Отречении от мирка сего не наблюдалось.
Судя по всему, им не был знаком Путь Созерцания как Вечной Жизни, так и Миров иных, о которых ещё Иисус во Христе говорил. Более того, запуганные предупреждениями «святыми отцами церкви» о прелести бесовской, если – не дай Бог! – даже мыслишка шальная появится о возможности созерцать нечто не земное, то подавляющее большинство монашествующих и сами готовы любого зашипеть, если тот хотя бы заикнётся о каком-нибудь Видении или даже Явлении!

Не занимался Ворон никакими «духовными практиками» и не провоцировал ни Видений, ни Явлений. Но если таковые случались не по его воле человеческой - спонтанно, то, прежде всего, молился и каялся о малейшем негативе в собственной Душе, чтобы в будущем избавиться от любых бесовски-провокационных подобного рода наваждений.
Но с другой стороны, он не искал, но получал же Возможность – и не единожды! - Созерцать не только собственные энергетические Центры, собственную Ауру, но и Персон Закона Воздаяния или Кармы, и даже Высшие Персоны Света и Огня!..

Разве мог он, например, отрицать Чакрамы и голограммы их Персон, тем самым отрицая самого себя – свою природу?!
Ибо подобное отрицание сводит на нет даже понятие, механизм и смысл Преображения человеческого, столь лелеемое христианской церковью!

Но даже не сомневался, что если бы он попробовал о том заговорить с кем-либо из монахов или иереев, то обвинений как в гордыне, так и в бесовской прелести не избежал бы стопроцентно. Хотя именно прозорливые Старцы православные, к которым он приезжал, о том прекрасно ведали и проблемы ему не создавали.
Видимо, созерцателя только созерцатель и может понять, а не книжные «авторитеты», даже если и с двумя-тремя образованиями, якобы высшими, духовным в том числе.

И ещё один момент в жизни монахов настораживал Ворона - денежный.
То есть, если монастырь – для людей, пытающихся скрыться от суеты мирской, но Жизни Вечной ради, то Обрядом и Обетами посвящая себя Творцу своему, они просто ОБЯЗАНЫ уповать лишь на Него, чтобы ни случилось, и, стало быть, на свои силёнки, хотя бы помолиться Ему, если голодно, наг, холодно, больной или опасно?

На деле же, хотя в трапезной монахи редко появлялись в постные дни – среду и пятницу, не говоря уж о долгих постах, но не раз и не два замечал Ворон, как они по одиночке украдкой шастали по кухне и в продовольственных складах, или ошивались в монастырском кафетерии для паломников за оградой. Стало быть, при деньгах были монахи. Кому-то кто-то присылали, кто-то как-то по своему хитро-тихо по-деловому «бизнес» свой крутил, кто-то пенсию получал… И каждый сам по себе, в евростандартных кельях.
А как же братство и автономия от мира?
И с этими людьми он должен Судьбу свою связать?

Сам он, Ворон, выживая в таёжном одиночестве, а потом в лесной деревне с огорода, по возможности, до минимума ограничивая себя от зависимости посторонне-мирской, а особенно от государственной, здравоохранения и пенсионного фонда в том числе, но, не по своей человеческой воле, оказавшийся в монастыре, никак не мог понять, зачем тогда эти люди в подрясниках прикидываются отшельниками, и что он сам тут делает тогда?!

Или эти монахи просто… НЕ НАСТОЯЩИЕ?

XVI

«Какие же тогда монахи-отшельники Настоящие?» – не мог Ворон избавиться от довлевшей мысли.

Ну не выгнанный же недавно из монастыря блудник в подряснике, которого, то ли паломницы соблазняли, то ли он сам их каким-то образом уламывал предаться совместному грехопадению тёмными ночами у монастырской стены, где потом нашли несколько спальных мешков…
А прокололся-то похотливый бедолага, когда в столовой архимандритского корпуса стал нагло клинья подбивать… к супруге районного мэра, видимо, не без рукоприкладства, ибо возмущению оскорблённой, таким образом, женщины не было предела, и срочное местное детективное расследование в конце концов проявило на свет всю мерзопакостную душонку горе-монаха.

О другом подобном же деятеле, якобы «благочинном», но часто нетрезвом иеромонахе, бывшем мяснике, выгнанном из южных областей и пригревшемся в этом монастыре, и который подошедшей за Благословением женщине мог схватить за грудь, даже вспоминать не хотелось.

* * *

Ворон, после ужина глядя на звёздное небо и размышляя о своём, стоял, спиной прислонившись к стене, в тени за углом, недалеко от ступенек в трапезную, когда из неё вышел иеромонах отец Б.
Монах, даже в монастыре предпочитавший ходить без облачений, на этот раз из под необычно широкого подрясника достал свой крутой мобильник, набрал номер, а Ворону нехотя пришлось подслушать того разговор с врачом…

Высокого и худого отца Б. он впервые увидел ещё в свой первый разведывательный приезд в монастырь, после вечерней «службы» в маленьком храме над аркой, когда тот спустился с клироса на внутреннем балконе. Они встретились взглядами и, молча застыв, долго не могли отвести глаз друг от друга… Тогда поразили, чёрными зрачками, глаза монаха, широко, как от чрезмерного удивления, раскрытые, но излучавшие такую, непонятно почему, ненависть к нему, что потом Ворон, вспоминая, долго не мог уснуть на монастырской кровати!

Приходилось не только просить Благословения, но, по разным причинам и темам, также и беседовать с иеромонахами. Но Ворон почему-то избегал заговаривать с отцом Б. и они даже не здоровались, проходя мимо друг друга.
Ворону не нравилось, когда этот иеромонах Благословлял паломников, как-то нехотя-походя. Да и Исповедь принимал, словно глухонемой циник.
Зато херувимскую в храме пели вместе, в два голоса… заслушаешься!
Ибо негласно знал он, что отец Б. потихоньку нашёптывал наместнику о необходимости затащить Ворона на клирос, и что отец А. уже всерьёз приглядывался к нему.

Вместе с тем, Ворон заметил, что не только паломницы женщины, но и девушки как-то странно, словно мошка на свеженину, неравнодушны были к отцу Б., который даже по среднему возрасту своему никак не тянул на опытного духовника. Но паломницы ожидали его после «служб» у входа в храм, сопровождали его до монашеского корпуса, или ожидали его у трапезной после обеда или ужина. Иногда он подолгу с ним прогуливался, проводя какие-то беседы.

По привычке своей, Ворон никогда не думал о людях «лохмато», пока не убеждался стопроцентно, что они достойны подобного негативного отношения.
Но когда однажды, во время работ на огороде, с одной, отнюдь не глупой, паломницей, тем более, что бывшей «духовным чадом» Прозорливого Старца, с которым и Ворон целый день как-то общался, то в беседе та предложила ему поговорить с отцом Б., какой тот, мол, мудрый и интересный человек, тогда и он полюбопытствовал про себя, чем же особенный этот иеромонах.

…А монах в тот вечер, видимо, считая, что никого рядом нет, довольно таки не спокойным голосом по телефону жаловался какому-то врачу, как он страдает от высокого кровяного давления, как ему плохо, что ему нужны лекарства особенные, что без лечения он может, не дай Бог, даже умереть.
Наверное, тот врач уже не впервой имел дело с этим раздражённым монахом и не «клевал» на жалобы возбуждённого пациента. Ибо отец Б. вскоре отключил телефон и быстрым шагом отнюдь не больного, но зато безнадёжно обиженного человека, пошёл к себе в келью.

Быть может, подслушанный разговор и был причинной, что Ворон долго лежал в постели в темноте без сна, вспоминая моменты во время своих болезней, когда он в полном одиночестве и никому не нужный, но, скрюченный жуткими болями до потери сознания, думал в такие минуты, когда удавалось очнуться, лишь о Покаянии с Надеждой о Прощении его грехов Волею Божией, при этом испытывая пусть и тайно-корыстную, но неописуемую Радость, даже Счастье, что вот скоро избавится от мучительного пребывания во плоти земной и не только узрит, наконец-то, но и уже навсегда останется жить в иных Измерениях, столь интересных ему во время Видений, Явлений, да и спонтанного иногда оставления Душою земного тела своего, столь надоевшего!

А вот монах, да ещё и с помощью паломниц, видимо, возомнивший себя непонятно кем, но ведь принявший Обеты Отречения от мира и суеты его, и потому просто обязанный уповать лишь на Бога, тем не менее, плакался мирскому же врачу и трясся в страхе, что может умереть!
Неужели такое возможно?! В чём же тогда Смысл Веры монашеской? И разве может такой человек являться духовным авторитетом?

Зато северные таёжные Народы, с которыми приходилось Ворону жить, и которых эти же христиане по сей день обзывают «язычниками» лишь потому, что не были они крещены водою, тем не менее, очень спокойно, прямо-таки на зависть любим философам, воспринимали и чужую, и собственную смерть не как нечто страшное, но лишь как неизбежность расстаться со старой одеждой для Души!
Вот уж действительно, «Бог ВЕРОЮ оправдает язычников», вспоминал Ворон фразу из одного Послания апостола Павла.

Сплюнув в сердцах, Ворон откинул с себя одеяло в сторону, зажёг свечу у аналоя и стал листать Псалтырь, отыскивая нужную кафизму, чтобы прочесть и отвлечься от мешающих сну мыслей.
Но, пока перебирал страницы, вдруг услышал сначала тихо, но потом всё громче звучавшую неизвестную ему, но очень красивую и в прекрасном исполнении мелодию… Он даже оглянулся недоумённо, подумав, что кто-то за стенкой балуется ночью. Но соседние кельи, знал он, были пусты, а на втором, монашеском, этаже, после того как за пьянку выгнали старого монаха, бывшего прокурора, больше там тоже никого не было.
Однако, вскоре он сообразил, что следовало чего-то ожидать поинтереснее, и действительно… Неожиданно перед его Духовным Взором распахнулась дверь, и приятное звучание ритмичной мелодии стало громче, а он увидел за дверью в довольно светлой келье… отца Б., лихо танцевавшего поочерёдно с какими-то женщинами, высоким, стройными, одетыми в лёгкие чёрные платья!.. Они были очень красивы лицами, но… под затемнёнными вуалями...

Ворон, не думая, некоторое время сосредоточено созерцал и слушал, пока дверь опять не закрылась, а мелодия окончательно не перестала звучать... Тогда опять перед собой увидел раскрытый Псалтырь и зажжённую свечу, но читать уже расхотелось, так как увиденное не давало покоя.

По Опыту Созерцания Жизни иных Измерений, он прекрасно понимал, что тёмные одежды всех весело танцевавших людей в его неожиданном Видении, а тем более вуаль на лицах женщин, безошибочно указывало ему на их эгоцентричность. Стало быть, жизненную Силу от Бога иреомонах и его женские ипостаси - не получали, не взирая не холодную освещённость кельи отца Б.
Стало быть, все они вынуждены жизненную Силу получать… от людей, а по народному – заниматься вампиризмом!
Но бравый вид и весёлое настроение подобных эгоцентричных персон лишь указывало, что в своём чёрном деле они, стало быть, преуспевали.

Не взирая на то, что неожиданная мелодия действительно была прекрасной, но в Душе Ворона остался от увиденного очень неприятный осадок то ли печали, то ли обречённости, как это всегда случалось, когда он, даже в дневном сознании, соприкасался с вампирующими субъектами, распознавать суть которые научился по необходимости.

Так вот почему, с такой нескрываемой ненавистью смотрел на него отец Б. в тот давний вечер!..
Вот почему между ними негласное напряжение присутствовало всё время пребывания Ворона в монастыре!..

Однако, это не было новостью для Ворона, но лишь подтверждение, окончательный его вердикт, благодаря Видению, по отношению к иеромонаху, с виду незаметному вне храмовых «служб», кроме каким-то образом одурманившихся паломниц.
Но вердикт, конечно, не для оглашения и сплетен. Просто для себя.

А раз уж христианский монах, живущий в евростандартной келье и существующий за счёт кошельков паломников и лакейского к нему отношения паломниц, своим эгоцентризмом противоположен всегда жертвующемуся и отдающему всего себя альтруистичному Христу, Который, распятый-то на Кресте и умирая, однако, не требовал Себе врача, а молился о прощении Своих же палачей, то сам собою напрашивался вопрос – НАСТОЯЩИЙ ЛИ такой монах?

XVII

Как-то в соборе, на Братской Молитве утром, которую проводил грузный отец С., оказалось непривычно много паломников, в основном женщин. Потому, не любивший суеты в храме, Ворон стоял подальше от всех. Когда же все потянулись приложиться к Образу Богородицы и Благословиться у священника, ему пришлось уступить в очереди женщинам.
Когда же Ворон подошёл, наконец, к отцу С., тот будь-то и не заметив его, забрал Крест и Евангелие с аналоя и невозмутимо удалился в Алтарь, оставив Ворона недоумевать.

В трапезной за столом Ворон сидел напротив «бугра» трудников, хотя тому и не подчинялся. Закончив обедать раньше остальных, они оба замерли в ожидании, когда все поедят и послеобеденной Молитвы.
Вдруг «бугор» наклонился к Ворону и прошептал ему, что, мол, после Братской Молитвы Благословляются сперва иеромонахи и просто монахи, далее трудники и мужчины, а только потом и последними – женщины.

Ворона сперва удивило, что «бугор», некогда затаивший обиду за его неподчинение ему, вообще с ним заговорил, тем более о религиозных правилах. Но, заметив, что отец С. внимательно прислушивался к ним, понял, шептал «бугор» по того просьбе.
Потому, Ворон специально голосом и внятно, чтобы все услышали, ответил, перечисляя остальных монастырских иереев, которые обычно проводили Братские Молитвы:
- Однако, отцу А., отцу П. и отцу Е. абсолютно по барабану, кто и когда к ним по очереди подходят за Благословением, мужчины или женщины.

От такого неожиданного ответа «бугор» откинулся, как от оплеухи, покраснел и, опустив глаза, видно было, прямо-таки кипел от ярости. Он ещё попытался что-то возразить, но Ворон лишь отмахнулся от него.
Отец же С., смачно хлебавший компот из кружки, на полглотке словно окаменел, упёршись немигающим взглядом в пространство.

* * *

По воскресениям вечером, после «службы» в соборе монастыря, читают Акафист Богородице перед Её местным почитаемым Образом, после чего, когда люди приложатся к нему, иерей Благословляет всех Елеем, или Окропляет Освящённой Водой, которую и предпочитал в таких случаях отец С.

Было любопытно и весело видеть, как ничего особенного не подозревавшие паломники, словно из-под воды выныривали, жадно глотая воздух, когда иерей с помощью увесистого приспособления, наподобие густого веника, окатывал их Святой Водой с головы до ног, что тем оставалось потом, до нитки мокрым, лишь сконфуженно улыбаться и спешить в гостиничные номера поскорее переодеваться к ужину!

Однако, опять заметил про себя Ворон, остальные иеромонахи подобным образом, да и вообще никогда столь нагло не издевались над людьми.

* * *

Был солнечный день и тепло, когда Ворон после обеда присел на скамейку в тени огромной липы немного передохнуть и поразмышлять. Но не получилось побыть одному.
Заметивший его охранник монастырский, хорошо знакомый ещё в миру, как торгаш компакт-дисками с музыкой, человек немолодой и ленивый, но любитель «бухнуть» и «гульнуть», не брезговавший пошлыми сплетнями и жаренными фактами, часто в беседах некрасиво поливавший грязью и российское правительство, и начальство монастырское в частности, но как-то странно, к неудовольствию его напарника по работе, привержен к политике США, спешным шагом подошёл к Ворону и тяжело бухнувшись на скамейку, с восторгом спросил и, не ожидая ответа, злорадно протараторил:
- Слышал последнюю новость?! Жалоба на отца С. В Интернете. Сам читал. На монастырском сайте. Какая-то мамаша написала. Недовольная, как С. крестил чадо её. Пожаловалась, что батюшка очень грубо, относится к детям. И кинула кличь, чтобы паломники не крестили детей в нашем монастыре у САДИСТА батюшки С.!!!

Ворон не удивился информации, но его поразило, с каким злорадством этот человек относился не только к отцу С., но и к монастырю вообще, хотя кормился от него.
Вспомнилось, как охранник этот же, когда они так же вместе сидели, но только на скамейке перед архимандритским корпусом, комментировал тогда появление в дверях настоятеля монастыря, когда тот, спускаясь по ступенькам к ожидавшему его крутому «джипу», вдруг покачнулся и чуть не упал, но был вовремя поддержан под руку сопровождавшей его Матушкой:
- А владыка-то… пья-я-яный!

Но вот, что касалось иеромонаха отца С., то нельзя было не согласиться, что батюшка бывает, мягко говоря, неадекватен с людьми, а тем более с детьми, именно по столь злорадно озвученной охранником Причине.

* * *

Правда, отец С., всегда – и зимой и летом - ходивший в подряснике и безрукавке, был не только привержен к строгому следованию религиозной обрядовости, но и к бескомпромиссному соблюдению порядка как в храме и монастыре, так и в трапезной, за которую он отвечал.

Как-то случилось Ворону после «службы» выходить из собора вслед за отцом С. и про себя от души посмеялся, когда иеромонах, спустившись по ступенькам, со всей возможной силой пнул и далеко в сторону откинул неочищенный от снега и обледеневший резиновый коврик!
Быть может, потому отец С. любил погонять обоих монастырских пономарей, которые из рук вон плохо следили за чистотой и порядком в монастырских храмах.
Не раз и не два случалось Ворону замечать, как батюшка, проходя в храме в Алтарь, не ленился пальцем проводить по перилам ограждения или по обрамлениям Образов, а потом брезгливо вытирался носовым платком.

А доставалось пономарям нравоучениями не только в трапезной за столом, но и во время храмовой «службы», не взирая на присутствие множества паломников и гостей, что бедолаги, сопровождаемые громким басом его, в поте лица своего галопом носились по храму то приносить, то подавать, то забирать у него кадило… Запуганнее до смерти пономари в конец терялись, всё у них не получалось так, как именно хотел и требовал отец С.

Как-то однажды вечером, сам себя вконец доведший в раздражении до белого каления из-за какого-то действительно тупоумного непослушания пономарей и трудников, отец С. окончательно не сдержался, и в трапезной, отнюдь не по смиренно-монашески взбешённый, что кузнец, поставленный накрывать ужин на столы, но увлёкшийся чтением кафизм и забывший про своё прямое послушание, не вымыл полы, - разорался до такой степени, что, в добавок и для пущей ясности, со всего маху увесистым кулаком приложился к того «морде лица»!

Все, кто находились в трапезной в тот момент, вместе с иереями и остальными монахами, притихли, как мыши при появлении разъярённого кота в клети. А батюшка продолжал орать на припёртого к стенке кузнеца, что тот чуть ли спиной не полез к потолку:
- Тебя кто научил не слушаться СВЯЩЕННННННИКА?!! Тебя кто, может Матушка И. научила не слушаться СВЯЩЕННННННИКА?!!

Ворон, радом с которым бушевал отец С., еле сдерживался, прикрывая рот ладонью, чтобы не расхохотаться. Но вконец сорвавшийся батюшка, неравнодушный и к нему, что никак не получалось докопаться и до него, заметив ухмылки, прорычал:
- Не смейся, а то сопляки совсем распустились. Священннннника ни во что не ставят!

Но Ворона нападки этого «священннннника» давно не волновали, не цепляли. Спокойно глядя раздражённому монаху в глаза с красными бельмами, как у разъярённого чёрного быка, он только подумал, что этот человек в подряснике, возомнивший себя крутым иереем, не только по возрасту, но и по Качеству Души столь несовершенной – сынок ещё.
Тем не менее, чувствовалось, что схлестнуться им, рано или поздно, придётся, как бы Ворон ни тянул время, пока ещё мудро уходя от конфликта.

* * *

Подходя утром к арочной калитке в монастырь, Ворон заметил, как в неё вошёл пожилого возраста грузный мужчина. При очках, седой бородке и с какой-то бумагой в руке он похож был на нудного чиновника, ищущего к чему бы прицепиться. Этого мужчину можно было и раньше видеть в соборе, где тот даже исповедовался и причащался.
Но на этот раз он поспешил не в собор на «службу», но, заметив Ворона, остановился и подождал, пока тот приблизится, а потом, будто они всю жизнь были знакомыми, очень даже возбуждённо стал объяснять, что написал жалобу на отца С.:
- Вот, посмотрите, Матушка И. меня научила, как написать… Как за что?! Священника задача в храме служить и молиться , исповедовать и причащать, так? А что делает отец С.?
- И что же он делает? – полюбопытствовал Ворон.
- Что, что… Когда подхожу к нему причаститься, он начинает доставать меня: не так стоишь, не так руки скрестил на груди, не так наклонился, не так рот раскрыл… Я кто ему, желторотый сопляк? В первый раз, что ли, причащаюсь?.. Надо поставить его наместо.

Ворон, конечно, не собирался читать жалобу, но подумал, что этот неприятный кляузник неспроста прилип именно к нему, словно специально провоцируя ему негатив в отношениях с отцом С.

Вдруг в кармане Ворона зазвенел мобильный телефон, данный в монастыре для связи с Матушкой. Она просила его срочно зайти к ней.

Но кляузник не унимался, и Ворону пришлось терпеливо ждать, когда тот отстанет от него. Потому, пусть и нехотя, но внимательно выслушав, он попытался объяснить тому, что, мол, сам виноват, что не хватает Терпения и Прощения, Безмятежности и Любви даже к врагу своему и т.п.
Однако, всевидящая Матушка, как догадался Ворон, наблюдала в окно за ними и позвонила повторно, чтобы он поспешил.

- Чего от вас хотел тот человек? – сразу и без обиняков спросила Матушка, как только Ворон переступил порог её конторы или «сердца монастырского», как называли насельники это сводчатое помещение с письменными столами, сейфами, компьютерами, кучами папок на полках, стопками книг и бесчисленными коробками на полу.
Улыбаясь, он открыто и честно рассказал, что кляузник ссылался на то, что она помогала ему написать жалобу на иеромонаха.
Но высказал и свою точку зрения, что, мол, отец С., словно лакмусовая бумажка, словно сито просеивает всех, кто не без тени в Душе, и выявляет таким, пусть для людей и неприятным, способом даже глубоко запрятанный негатив Сознания человеческого. А тот человек не просто дешёвый кляузник, но и до краёв переполнен банальной гордыней, столь порицаемой в православии.

Матушка, сперва задумавшись, но потом улыбнулась, видимо, оставшись довольной рассказом и объяснениями Ворона.
Но та же ситуация в отношениях отца С. с кляузником продолжилась и спустя месяц.

Надо же было так лучиться, что во время Причастия Святых Таинств Ворон оказался в очереди за спиной кляузника и прекрасно видел и слышал, как отец С. по своей уже неизменной привычке поднося лжицу к широко раскрытому рту кляузника, опять невозмутимо, но громко потребовал:
- Раскрой рот!
Больших усилий потребовалось Ворону, чтобы не расхохотаться в такой ответственный момент перед Причастием, требовавшем Внутреннего его сосредоточения, но надо было видеть выражение на побагровевшем лице кляузника!
Правда, дальнейшей судьбой отношений между двумя этими противостоящими людьми он не интересовался.

XVIII

В монастыре отец Е., старый годами и рукоположением иеромонах, появлялся редко, хотя и был «штатным» его насельником. Священников в миру не хватало, и батюшка нёс послушание в деревенском храме, в деревне и живя большей частью. Миряне увозили и привозили его обратно в монастырь на крутой «тачке». Только раз или два в неделю он «служил» в монастырском соборе, тем самым давая отдохнуть остальным иереям.
Но и в монастыре жил отец Е. отдельно от остальных монахов, в корпусе с послушниками и положительно зарекомендовавшими себя постоянными трудниками.

К монахам, а тем более к иеромонахам Ворон в то время наивно относился, как к людям действительно отрешённым от мирской суеты, стало быть, заинтересованным и интересующимся только Вечностью, подобно Мудрецам-отшельникам в гималайских пещерах.
Но постепенно и по причине как поведения монахов в их жизни, так и отношений их меж собою, убедило его, что они, хотя бы в этом монастыре, кроме характерных облачений, ничем не отличались от мирян, грешных, суетных и далёких от Интеллекта именно Духовного.

Разочарование монашеской жизнью монастыря мало помалу повлияло на Ворона настолько, что ему, пожилому и немощному, не способному зарабатывать деньги даже на пропитание, но не взирая на удобство беззаботного пребывания в обители, стало неприятно даже подходить к лицемерным иереям за Благословением, а потому всё чаще закрадывалась мысль вернуться к себе в лес - домой.
Быть может, как в последней надежде окончательно не разочароваться не только в монашестве, но и в православии вообще, и стал он внимательнее присматриваться к отцу Е., особенно после одно случая.

Как обычно в воскресный день, после «службы» как насельники с паломниками из храма, так и сонные трудники со всех остальных монастырских «щелей» - ринулись в трапезную отобедать, якобы, чем Бог послал.
Как водится, командир трапезной отец С. рассаживал людей за столами раздельно строгим порядком: монахи, трудники, постоянные рабочие паломники, которые не платят, временные паломники, которые оплачивают бед, и мирские певчие, которым оплачивают деньгами за пение на клиросе и обедом.

Суета с шумным отодвиганием стульев и скамей и гвалт голосов совсем не вязались с понятием умиротворённой скромности!
Видимо потому, в тот день дежурившему «службами» и Молитвами в трапезной отцу Е. надоело ждать, пока народ успокоится и он прикрикнул на всех, но также указывая рукой на отца С., который сам будоражил людей своими распоряжениями:
- Алё, православные! Чего вы слушаете этого ПРИДУРКА?! Давайте споём Молитву и садитесь быстрее, где стоите, и ешьте с Богом!

Реакция присутствовавших в трапезной людей на столь необычное «благословение» иеромонаха была разной. Кто-то не обратил внимания, кто-то кисло заулыбались, словно нечаянно мыла откусившие.
Но Ворона своенравность отца Е. тогда заинтересовала и забавляла. Быстро хлебая гороховый суп, он вспоминал, как однажды, когда накрывавший на столы трудник собравшимся на обед монахам, ожидавшим появления задержавшегося наместника - отца А., чтобы приступить к Молитве и трапезе, озвучивал распоряжение Матушки И., тоже строгого блюстителя порядков и правил, что, мол, из общей кастрюли должен наливать себе в тарелку сперва наместник, потом дежурный батюшка и только после этого - и все остальные монахи. Но не тут-то было.

Отец Е., не промах плотно поесть, в тот момент добродушно подгребавший к себе поближе тазик с очень пышно-сдобными и умопомрачительно благоухавшими пирожками, краем уха услышав строгое распоряжение Матушки устами какого-то там трудника, сперва замер на пол движении, видимо ошарашенный неслыханной несправедливостью и, как следствие, неуважением к его возрасту и ещё оставшимся седым волосам вокруг лысины на его голове, потом гордо выпрямившись во весь свой - тоже неслабо-толстый! - рост, только громко хмыкнул и демонстративно забрав кастрюлю, лихо и до краёв наполнил супом свою тарелку, остатки предоставив делить остальным монахам вместе с наместником!

Когда отец А., сухонький и невысокого роста, но всегда молчаливо сам себе на уме, всё же заявился в трапезную, то все монахи, вместе с трудниками и паломниками, уже заканчивали отношения с первым блюдом и оглядывались на второе.
Помрачнев пуще обычного, наместник тихо присел на своё наместничье место, но, философски заглянув в кастрюлю, где должна была оставаться его порция супа, в которой, однако, лишь бодро брякнул черпак, нарочито спокойно отставил её в сторону, медленно со значением встал и, не проронив ни слова, с достоинством удалился из трапезной, оставив за собой право в будущем появляться там, лишь когда дежурил, да по большим праздника, но уже с владыкой – настоятелем монастыря.

- Ну совсем, как дети, - опосля снисходительно прокомментировал ту ситуацию, с унижением наместника, кузнец, считавший себя уже, по меньшей мере, мудрецом лишь потому, что спал на голых досках без матраца и уже читал кафизмы в храме.
- 500-весёлый монастырь, - перефразируя название какого-то кинофильма про некий забавный рейс самолёта, в свою очередь резюмировал обсуждения наместника и отца Е. то ли постоянный паломник, то ли инвалид, то ли наглый, подобно слизню, присоска к монастырю.

Но судя по давнишним рассказам, которые довелось и Ворону услышать, «тёрки» между иеромонахами, начавшиеся, когда при смене настоятелей монастыря встал вопрос о наместнике, достигли неприкрытости от глаз посторонних после того, как выбор пал на молодого тогда ещё иерея отца А. И хотя он попытался отвести от себя наместничество, но новый настоятель остался непреклонен в своём решении и к его просьбам. А вот самый опытный иеромонах отец Е. и отец С. с академическим духовным образованием – остались подчинёнными ему!

* * *

Исповедоваться предпочитал Ворон у монастырского духовника старичка отца П., а Причащаться - из рук отца Е., раза два в месяц. Но когда ему надоело видеть, как отец С. якобы «благословляет», а скорее можно было сказать, что, в зависимости от хорошего или плохого своего настроения, просто издевается над людьми, то решил и у него Исповедоваться.
Отец С. обожал это занятие, наслаждался процессом и не экономил времени на исповедовавшихся, но скрупулёзно, пошагово и не стесняясь выражений выуживал из Души несчастного грешника весь негатив, а потом мог долго наставлять измученного исповедника, к неудовольствию, конечно, в очереди, ожидавших Исповеди, остальных людей.

Народу в тот будний день в соборе было немного, и Ворон решил последним подойти к аналою с Евангелием и Крестом и к огромадному иерею, в тот момент исповедовавшему женщину.

Она говорила тихо и долго, но отец С., видимо неудовлетворённый её рассказом, или ожидавший оглашения самой главной и Покаяния в изюминке греха, громко во всеуслышание задавал ей вопросы таким образом, что было легко понять и всем остальным, в чём каялась окончательно скукожившаяся бедолага! Он даже прикрикнул на неё, а когда та, вконец доведённая чуть ли не до истерики, решилась пооткровенничать с ним о интимных отношениях с мужем, то отец С., не сдержавшись, прямо-таки заорал:
- Так и надо было ДАТЬ ему вволю, и дело с концом! А то мутишь тут воду вокруг да около и мужика своего мучаешь!..

После этого надо было видеть лица не только ожидавших Исповеди людей в храме! Кто-то отворачивался, чтобы скрыть улыбку, Кто-то быстро покинул очередь, а кто-то больше и не вернулся, решив в другой раз попытать счастье пооткровенничать о своих грехах у иерея поспокойнее и не столь нагло-откровенного в суждениях.

Когда же очередь подошла и Ворону предстать пред пусть и уставшим, от выслушивания людей, отцом С., но видно было, что иеромонах предвкушал удовольствие пощипать, наконец-то, и этого, как считал он, скользкого трудника.
Ворон же, исповедовавшийся в монастыре постоянно, особо не стал распространялся о своих мелких грешках, но сразу сказал, что кается в том, что недолюбливает людей, у которых проблемы с собственным настроением, от чего лишь, а чаще всего несправедливо, страдают люди. И что с человеком настроения он просто не хочет больше общаться ни по какому поводу.

Однако, отец С., конечно, не показал виду, что прекрасно догадался, кого имел ввиду Ворон. Потому, кисловато улыбнувшись неприятно пахнувшим ртом, лишь сказал-выдохнул, то ли спросил:
- А может быть, он потому и делает так, что хочет и с тобою пообщаться?..
Но Ворон не стал отвечать и растягивать беседу, прекрасно понимая, к чему она может довести с отцом С. Так что, иерею оставалось только накинуть епитрахиль ему на голову и разрешить-развязать узел столь необычного греха то ли каявшегося неподатного трудника, то ли греха его самого... Только вот непонятным осталось: а кто у кого исповедовался?!

Правда, Ворону не составило труда всё же попросить у иерея Благословения к Причастию Святых Таинств и… даже без отвращения поцеловать пухлую и влажную руку отца С.

* * *

Зимой и в будний день народу в монастыре совсем немного и кажется иногда, что он пустой. Тогда и в храме спокойно можно и сосредоточенно помолиться, и в трапезной тихо, размеренно, привычно.
Но надолго порадоваться монастырским спокойствием всё же не удавалось. Совсем неожиданно, даже вечером, или на ночь глядя, могли появиться паломники целым автобусом, желающие и помолиться, и отужинать, и переночевать.

Именно таким неожиданным пятничным вечером уставшие в дороге паломники безмолвно трапезничали вместе с оставшимися на зиму немногочисленными трудниками и дежурным батюшкой отцом С., единолично сидевшим за столом в отсутствие остальных монахов, решивших для вида попоститься, то есть, в кельях полакомиться заблаговременно припасёнными продуктами, что не являлось особым секретом.

Видимо, в трапезной тишина непривычная, даже за вкусной едой, располагала к размышлению и люди задумчиво-сонно орудовали ложками, когда в огромном, на триста персон сводчатом зале, раздался неожиданный и настолько оглушительный, прокатившийся эхом, вопль, то ли звериный, то ли демонический, что некоторые мужчины даже с мест своих повыскакивали, инстинктивно готовые к обороне, а женщины, как водится в таких случаях, истошно взвизгнули!..
Все настороженно оглядывались, не понимая, что произошло.

Только большой и толстый отец С., продолжая грузно сидеть на опасно трещавшем хлипком деревянном стуле и, довольный произведённым эффектом, улыбался про себя. Когда все поуспокоились, наконец, и недоумённо повзирали на него, он, словно большой ребёнок, искренне спросил:
- Слыхали, какое эхо здесь?

Люди, понявшие, кто был причиной ужасного вопля, кисло заулыбались, да и сплюнули бы, если б не пол Освящённой монастырской трапезной. Но иеромонах не унимался и предложил всем покричать и послушать эхо:
- Давайте, давайте. Не стесняйтесь. Давайте! - и сам опять несколько раз простуженным паровозом прогудел для примера.
Но ни трудники, ни паломники тем более не клюнули на весёлое предложение взбалмошного монаха, пусть он хоть трижды иерей. Однако, давящая тишина улетучилась, повеселевшие люди уже смеясь стали обсуждать странное поведение отца С., который, довольный эффектом, позвонил, наконец, в колокольчик на своём столе, провозглашая тем самым окончание трапезы и чтобы все встали для Благодарственной Молитвы.

И пропели Молитву люди от всей Души, дружно и громко!..